Хэдли услышала, как на другом краю сада заскрипела задняя дверь, раздался голос тёти Максин:
Хэдли! Хэдли, детка! Пора домой!
Ветер давно унёс сладкий запах мятной резинки, и влажный душный воздух снова вонял подземельем.
Иду! откликнулась Хэдли, вытерла глаза и расправила подол юбки.
Тётя Максин ещё раз окликнула её, уже более сердито. Её голос приближался.
Где ты, дитя?
Здесь, Хэдли неохотно вышла из кустов.
Глава 5
Губы тёти Максин кривила неискренняя улыбка, какой обычно кто-то старается скрыть свою злость.
Что ты тут возишься в чаще? она брезгливым кивком указала на заросли.
Гуляю на свежем воздухе, ответила Хэдли. Разминаюсь.
Разминаешься, и всё? она нависла над девочкой холодной тенью. А кому это ты кричала?
Никому.
Никому?
Ну да, никому. Иногда я так делаю просто кричу.
Тётя Максин так схватила Хэдли за руку, что стало больно.
А знаешь, что я делаю с лгунами? визгливо выкрикнула она. Ветер так раздувал буфы у неё на рукавах, что она казалась огромной.
Хэдли едва заставила себя заговорить:
Я не лгу У неё перехватило дыхание с такой силой её рванули и потащили через сад. Пожалуйста! Стойте! взмолилась она.
Тётя Максин встала как вкопанная и с лёгкостью подняла её над землёй.
Ой, больно! закричала Хэдли.
Это, по-твоему, больно? рычала тётя Максин. Ты понятия не имеешь, что значит боль! Она грубо отшвырнула девочку, и та беспомощно скорчилась на траве. Здесь, в Гримм-хаусе, слушают старших! Здесь не говорят с посторонними. Здесь повинуются тётушкам. Понятно?
Да, сказала Хэдли.
Да, и дальше?
Да, тётя Максин! она подняла взгляд на силуэт женщины: свет падал на неё сзади, превращая в чёрную тень. Тётки каждый день одевались в одни и те же одинаковые платья: синие и в рюшечках, больше подходившие малышкам, чем взрослым леди. Однако на них это почему-то выглядело не смешно, а устрашающе.
Повторяй за мной, тётя Максин наклонилась к Хэдли нос к носу, в Гримм-хаусе всегда слушают старших.
В Гримм-хаусе всегда слушают старших, Хэдли сделала отчаянную попытку, чтобы её голос не дрожал.
Не говорят с посторонними.
Я не буду говорить с посторонними.
И ты будешь повиноваться тётушкам! тётя Максин угрожающе покачала пальцем.
Я буду повиноваться тётушкам.
Что ещё надо сказать?
Простите, тётя Максин. Я очень, очень сожалею.
А по тебе не видно, тётя Максин снова улыбнулась. Но на этот раз это была откровенная улыбка злорадства. Она подняла Хэдли на ноги, грубо рванув за волосы. Ну, теперь пора наказать тебя по-настоящему, и тётя Максин направилась к дому, прямая как палка.
Простите, тупо повторяла Хэдли, едва поспевая за ней. Простите.
На пороге тётя Максин толкнула девочку что было сил. Хэдли споткнулась и рухнула на пол. Но не успела она подняться, как старуха снова толкнула её и рявкнула:
Немедленно ступай на кухню, жалкое отродье, и сядь там! Она вынула кольцо с ключами и старательно заперла дверь изнутри.
Хэдли повиновалась: выдвинула стул из-за стола и села. Стиснув кулаки, она изо всех сил старалась держаться. «Не реветь! Не реветь! Не реветь!» повторяла про себя она. Папа говорил, что бывают моменты, когда надо перестать сдерживаться и дать волю инстинктам. Её инстинкты вопили о том, что ей надо убираться отсюда подобру-поздорову, но сейчас она не могла ни драться, ни бежать. Значит, пока лучше будет держаться и ждать удобного случая.
В кухню вошла тётя Максин. Стоило ей протянуть руку, и Хэдли невольно отшатнулась, ожидая худшего, но старуха не ударила её, а вместе со стулом выдвинула на середину пустого пространства.
Ну-ка, полюбуемся на эту мелкую лгунью! приговаривала она, включая верхний свет.
Хэдли подслеповато замигала и постаралась пригладить растрёпанные волосы.
Я ведь сказала, что сожалею. Я обещаю, что больше со мною не будет проблем.
Сожалеешь? тётя Максин откинула голову и расхохоталась. Сожаление не вымоет за тебя посуду, девчонка! Сожаление не сделает тебя выше и не поможет прожить дольше. Сожаление пустое, ничего не значащее слово. Тебе следует найти что-то более подходящее.
Конечно, вы правы. Я сожалею.
Ну вот, опять ты за своё!