Кажется, много лет. Чем так пахнет? Медуницей?
— Да. И розами.
— Замечательное место. Вы не поверите, но я не помню посадки. По-видимому, мы на Земле?
— На... земле? В определенном смысле, монсеньор.
— Монсеньор, монсеньор...
Монсеньор подошел к краю площадки, всматриваясь в очертания центральной башни замка, словно видел ее впервые.
— Да ведь это не декорация, — удивленно сказал он. Потом поднял голову и добавил:
— Луны нет, созвездия немыслимые, Млечный Путь — и тот неправильный...
Затем пошевелил правой ногой. Цепь звякнула.
— И это еще что?
— Исключительно в целях вашей безопасности, монсеньор, — поспешно вставил Фердинанд. — Чтобы вы не упали с башни.
— С башни? Человек глянул вниз.
— Я так болен?
— Не совсем здоровы.
— И сейчас?
— Не знаю. Утром вас будет осматривать врач. А я плохо разбираюсь в медицине, прошу извинить.
Монсеньор еще раз взглянул в небо и сказал с укоризной: — Да какая же здесь Земля, Фердинанд! Его страж, что-то взвесив в уме, ответил:
— Простите, я не сразу вас понял. Вы спрашивали название нашей планеты?
— Разумеется.
— Терранис, сударь.
— Ага. Терранис. Нет, не помню такой планеты. Между тем я здесь. Кто же так подшутил, хотелось бы знать...
— Подшутил над чем?
— Да над мирозданием.
— Никто не знает. Только это был большой шутник, сударь, — со вздохом сказал Фердинанд. — Очень большой.
Если человек хорошо выспится, к нему на некоторое время возвращается детская свежесть восприятия. Такое бывает и при выздоровлении после тяжелой болезни, когда недуг уже отступил, а силы еще не вернулись.
Краски насыщенны, звуки наполнены, запахи отчетливы. Все кругом приобретает глубокий и таинственный смысл. И свет из окна-бойницы, и таз с водой, и дрожащий кружок отражения на потолке. В изменчивых пятнах и тенях этого кружка чудятся то неуклюжие движения амебы, то радарное изображение атмосферной планеты, то дно старинного колодца. Потом начинают проступать знакомые и не очень знакомые, но одинаково гротескные лица; потом все надоедает, и глаз сам собой начинает искать новый объект.
Сбоку послышалось деликатное покашливание.
— Доброе утро, монсеньор. Он скосил глаза.
— А, Фердинанд! Доброе утро.
— Рад, что вы меня узнали, вчера мы расставались в сумерках.
— Мне кажется, я видел вас при разном освещении. Не только в сумерках.
— Так и было. Я не помешал? — Да нет. Наверное, давно пора вставать?
— Не обязательно. Зависит от вашего настроения, монсеньор... Не будет ли нескромно с моей стороны спросить ваше имя, монсеньор?
— Не будет. Меня зовут Шегеном. Если не ошибаюсь.
— Шеген — де?
— Что — де?
— Откуда вы, сударь?
— А! Понимаю. Можете звать меня Шегеном де Альбасете, если это необходимо.
Безукоризненно одетый Фердинанд наморщил лоб под безукоризненной прической.
— Альбасете? Наверное, это очень далеко.
— Боюсь, что так. Вот ведь занесло... Как я к вам попал?
— Вы были в плену у ящеров, насколько мне известно.
— Погодите... да, какие-то рептилии вспоминаются.
— Как вам удалось бежать?
— Не помню.
Тут в разговор вмешался румяный невысокий человек в пенсне.
— Не все сразу, дорогой Фердинанд! Доброе утро, монсеньор де Альбасете. Позвольте представиться: лейб-доктор Антал Петроу.
— Лейб-доктор? Ах да, понимаю. Что ж, очень приятно.
— Позволите вас осмотреть?
— Я все еще болен?
— Думаю, что нет, раз об этом спрашиваете. Но порядок есть порядок. Устав у нас такой.
— Устав? — Монсеньор де Альбасете явно услышал очень знакомое слово. — Устав — дело святое. Что ж, действуйте.
— Вот и чудесно. Будьте добры, покажите язык. Только не поймите меня превратно, прошу вас!
Пациент усмехнулся и высунул язык.
— Тэ-эк. Еще раз, будьте добры. Благодарю.