-- Ведь в психушку утащат, на службу накатают, что, дескать, суициден ваш сотрудник, что шизик он неуравновешенный. Ты кем работаешь-то, Глеб?
-- Палачом работаю. Люблю я это дело. Даже халтурку на дом беру. На люстре развешиваю висельников, в ванной утопленников делаю.
Собеседник оценил мое состояние.
-- В порядке мужичок. Его башкой можно кирпичи колоть.
Я сел, одновременно поднося здоровую правую руку -- у Сючица тоже одна правая уцелела -- к волосам. Голова была мокрой и с одной стороны набухшей огромным шишарем. Это еще ничего, вместо головы могла вообще одна шишка остаться.
-- Ты меня, Фима дорогой, приголубил?
-- Да что ты, Глеб,-- Гольденберг поправил очочки,-- я и муху ударить не могу... Есть тут у нас борец с живой природой.
Лиза, стоявшая чуть поодаль, смущенно пожала плечами.
-- Если бы там у подоконника не валялась доска, у меня бы ничего путного не получилось.
-- Почему ж... если бы там кувалда валялась, у тебя бы еще лучше вышло. А вот Глебу повезло, что какой-то расхититель народного достояния потерял именно доску, когда в свою квартиру пилолес тащил.-- объяснил Соломон Абрамович.
-- Лиза, ну что, теперь уж точно ничья. Мир?-- поинтересовался я.
-- Салам, шалом и такая борьба за мир во всем мире, что мокрого места не останется,-- добавил какой-то знаток смешных словечек.
3. (Ленинград, весна-осень 1978 года)
Вернулся я домой за полночь, за рулем несколько раз мутило, чуть в столб не впилился. Гаишник какой-то пристал, но, завидев мое удостоверение, благоразумно удалился. Да, доктор Розенштейн влупила деревяшкой, во-первых, неумело, во-вторых, от души.
Надюха давно уже дрыхла, только буркнула носом, поворачиваясь на другой мясной бок.
-- Откуда?
Хотел было сказать "с дежурства", но потом вспомнил, что на прошлой неделе именно так и набрехал.
-- Да одного самиздатчика накрыли с поличным. По ночам, паскудник, на гектографе орудовал в коносаментном отделе порта.
Она отлично знала, что я вру. Но декор мы привыкли соблюдать.
А дальше пошла намазываться на хлеб жизни обычная тягомотина. Затуллин, несколько расстроенный, умотал в Москву. Очевидно, в своей надзорной инстанции он еще не был тузом. Ну и я, когда к тестю в Москву наведался, про Андрея Эдуардовича всяких гадостей наговорил, а еще просил помочь с переводом в ПГУ, на передний участок борьбы с гидрой мирового империализма. Дескать, смысл работы в Пятерке от меня стал ускользать.
-- Зря ты за смыслом погнался, Глеб,-- резонно отметил тесть.-В ПГУ и так народу полно, в затылок друг другу дышат. В общем, душно. Это везде так, где загранработа светит. Там я тебе ничем пособить не смогу, будешь чахнуть так же, как и на гражданке. А погореть в ПГУ можно в два счета.
-- Все, что там делается, жизненно важно, Константин Матвеевич, и мне по нраву. Например, промышленный шпионаж. Мы ведь не в состоянии по научно-технической части со всем Западом тягаться. На позаимствованных у них достижениях у нас вся электроника держится.
-- Достижение мы сопрем, да пока на конвейер поставим, да еще наше качество добавим, много ли от него толку останется,-оспорил тесть.
-- А южное направление,-- настаивал я,-- насколько оно перспективное! Через юг, где нефть и мусульмане, мы можем весь Запад за яйца ухватить и свой нефтяной вывоз удорожить в несколько раз, как после арабо-израильской заварухи семьдесят третьего.
-- Да только на этом южном направлении и обломаться -- раз плюнуть. Мусульмане -- это тебе не европейцы с их политесами. Сколько англичане намучились с афганцами и арабами, а? Для кощея Хомейни мы после Америки -- дьявол номер два. У нас своя коллективность, у них своя, вот то и страшно. Не трепыхайся, Глеб. Председатель основал Пятерку, это его любимое детище.