- А кроме того, - Нейл Фарадей поднялся, держа перед собой огромное и грязное сомбреро, - они никогда не берут всех наших детей, - в голосе явственно слышался испуг человека, который хотел оставить все как есть, соглашался на плохое, чтобы не допустить худшего. Тиан аж скрипнул зубами. Такой точки зрения он больше всего и боялся. Покорности судьбе.
Один из Мэнни, молодой и безбородый, резко, пренебрежительно рассмеялся.
- Ага, из двоих спасется один. А значит, все хорошо, не так ли? Да благословит тебя Господь!
Он мог сказать и что-то еще, но костлявые пальцы Хенчика сжали предплечье молодого человека. Он замолчал, но не опустил в смирении голову. Глаза его пылали огнем, губы превратились в белую полоску.
- Я не говорю, что это хорошо, - Нейл начал крутить сомбреро, - но мы должны смотреть в лицо реальности. Они не берут всех детей. Вот моя дочь Джорджина, умная, веселая, шустрая...
- Да, а твой сын Джордж - пустоголовый здоровяк, - прервал его Бен Слайтман. Он работал на ранчо у Эйзенхарта, своей фермы у него не было, но дураков он на дух не переносил. Бен снял очки протер их банданой, вернул на переносицу. - Я видел, что он сидел на ступенях магазина, когда проезжал по улице. Он и еще несколько пустоголовых...
- Но...
- Я знаю, - вновь Слайтман не дал ему договорить. - Это трудное решение. Возможно, несколько пустоголовых лучше, чем общая смерть, - он помолчал. - Или ситуация, когда они забирали бы всех детей, а не половину.
И Слайтман сел под крики: "Дело говорит" и "Спасибо, сэй".
- Они никогда не оставляли нас без всего, - заговорил еще один мелкий фермер, земли которого находилась к западу от жилища Туана, у границы Кэллы. Его звали Луис Хейкокс, и в голосе слышалась горечь. А в улыбке, которая изгибала губы под усами, напрочь отсутствовала веселость. - Мы не будем убивать наших детей, - он посмотрел на Мэнни. - При всем уважении к вам, господа, я не верю, что даже вы сподобитесь на такое, когда придется от слов переходить к делу. Во всяком случае, если и сподобитесь, то не все. Мы не можем собрать пожитки и двинуться на запад, или в любом другом направлении, потому что тогда придется оставить наши фермы. Волки их сожгут, это точно, а потом все равно придут за нашими детьми. Они им нужны, уж не знаю почему.
Все всегда сводится к одному: мы - фермеры, большинство из нас. Мы сильные, когда имеем дело с землей, слабые, когда нет. У меня двое детей, им по четыре года, я люблю их обоих, и сердце обливается кровью при мысли о том, что одного придется потерять. Но я отдам одного, чтобы сохранить второго. И ферму, - вокруг одобрительно зашептались. - А какое другое решение мы можем принять? Я скажу так: злить Волков - худшая из ошибок, которые мы можем допустить. Если, конечно, мы не сможем дать им бой. Если сможем, я только за. Но я просто ума не приложу, что мы им противопоставим?
Тиан чувствовал, как от каждого слова Хейкокса у него сжимается сердце. Этот человек просто выбивал почву у него из-под ног. Боги и Человек-Иисус!
Со скамьи поднялся Уэйн Оуверхолсер, самый процветающий фермер Кэллы Брин Стурджис, доказательством чего служил внушительный живот.
- Выслушайте меня, прошу вас.
- Мы говорим, спасибо, сэй, - пробормотали они.
- Скажу вам, что мы должны сделать, - он огляделся. - То же самое, что делали всегда. Кто-нибудь из вас хочет предложить сразиться с Волками? Есть среди нас сумасшедшие? Чем будем сражаться? Камнями и копьями? Несколькими луками и винтовками? Таким вот заржавленными, как у него? - он ткнул пальцем в Эйзенхарта. - Думаю, во всей Кэлле мы наберем штуки четыре.
- Не надо смеяться над моей железной стрелялкой, сынок, - ответил Эйзенхарт, но с грустной улыбкой.
- Они придут и возьмут наших детей, - вновь Уэйн Оуверхолсер обвел взглядом сидящих в зале мужчин. - Некоторых из них. А потом оставят нас в покое на целое поколение. А то и дольше.