Другие, наверное, думают так же, как и я, или будут думать позднее. Посадите вы меня в тюрьму или убьете это вызовет удивление и, возможно, ускорит появление таких мыслей. В конце концов, истина и я восторжествуем.
Кодил опустил руку и медленно покачал головой.
– В сущности, Тревиз, – сказал он, – вы дурак.
Около полуночи два охранника пришли вывести Тревиза из роскошной – он должен был признать это – комнаты штаб-квартиры Безопасности. Роскошной, но закрытой. Тюремная камера, иначе не назовешь.
Тревиз провел здесь четыре часа, с горечью пересматривая собственные мнения, и большую часть этого времени без устали расхаживая по комнате.
Почему он доверил Камперу?
А почему нет? Он, казалось, явно был согласен. Нет, не то. Вроде бы он готов был дать убедить себя. Нет, и это не так. Он казался таким тупым, легко поддающимся влиянию, у него так явно не хватало ума и собственного мнения, что Тревиз радовался случаю воспользоваться им как удобной звуковой панелью. Кампер помогал Тревизу улучшать и оттачивать мнения. Он был полезен, и Тревиз доверял ему просто потому, что это было удобно.
Но теперь бесполезно роптать, следовало разглядеть Кампера. Надо было следовать единственному общему правилу: не верь никому.
Но может ли человек прожить жизнь, никому не веря?
Очевидно, должен.
И кто бы мог подумать, что у Брэнно хватит нахальства выкинуть советника из Совета, и что никто из других советников не вступится за него? Пусть они никак не соглашались с Тревизом; пусть они готовы отдать свою кровь, каплю за каплей за право Брэнно; но все-таки, в принципе, они должны были возражать против такого насилия над их прерогативами. Бронзовая Брэнно, как ее иногда называли, действовала, конечно с металлической жесткостью…
Если только она сама не была уже в тисках…
Нет! Этот путь ведет к паранойе!
И все-таки…
Голова шла кругом, он не мог вырваться из ненужного повторения мыслей, когда вошли охранники.
– Пойдемте с нами, советник, – сказал старший из двух с равнодушной серьезностью. Он имел значки отличия лейтенанта. У него был небольшой шрам на правой щеке. Выглядел он усталым, как будто работал очень долго, а сделал очень мало – таким и должен быть солдат, когда народ уже больше ста лет живет в мире.
Тревиз не шевельнулся.
– Ваше имя, лейтенант?
– Лейтенант Ивандор Сапилер, сэр.
– Вы понимаете, что нарушаете закон, лейтенант Сапилер? Вы не можете арестовывать советника.
– У нас прямой приказ, сэр.
– Неважно. Вам не могут приказать арестовать советника. Вы должны понимать, что в результате попадете под трибунал.
– Но вы не арестованы, советник.
– Выходит, я не пойду с вами, так?
– Нам приказано провести вас до вашего дома.
– Я знаю дорогу.
– И защищать вас по дороге.
– От чего? Или от кого?
– От толпы, которая может собраться.
– Среди ночи?
– Поэтому мы и ждали до полуночи, сэр. А теперь, сэр, ради вашей защиты мы просим вас идти с нами. Могу сказать – не для угрозы, а для информации – что нам приказано использовать силу, если понадобится.
Тревиз знал о нейтронных хлыстах, которыми они были вооружены. Он встал – как надеялся – с достоинством.
– Ну что ж, пошли к моему дому. А вдруг я обнаружу, что вы ведете меня в тюрьму?
– Нам не приказывали лгать вам, сэр, – с гордостью сказал лейтенант. Тревиз начал понимать, что перед ни профессионал, который потребует прямого приказа прежде чем солжет, и даже в этом случае выражение его лица и тон голоса выдадут его.
– Прошу простить меня, лейтенант, – сказал Тревиз. – Я не хотел сказать, что сомневаюсь в вашем слове.
Снаружи их ожидал наземный кар. Улица была пуста, не было признака хотя бы одного человека, не то что толпы – но лейтенант был искренен. Он не говорил, что снаружи толпа, он упомянул о толпе, которая может собраться.