Я думаю, вы сможете отбросить всякое недовольство, наши с вами разногласия. В поезде дети и старики. Нам нужна ваша помощь. Пожалуйста, покажите, как это делается.
– Мое! И никого это не касается, – отрезал Семен. Он словно сдурел с этим магазином, а ведь вполне нормальным человеком был до этого случая.
– Пожалуйста, товарищ Кирсанов, – попросил Степан Матвеевич.
– Нет и нет!
– Ну хорошо. Вы, Валерий Михайлович. Ведь женщины и дети.
– Валерий Михайлович! – взвился Семен. – Не показывайте им! А сами! Пусть сами попробуют! А то на все готовенькое, ложечкой к ротику. Ешьте, детки, кашку!
– Тут, Семен, перегиб получается, – словно очнувшись, сказал Валерий Михайлович. – Почему не помочь? Ведь человек человеку друг, товарищ и этот… Ну, в общем, понятно. Особенно сдружившимся на стройке студенткам и студентам. Гиблое дело. Я, как декан факультета журналистики, не могу не помочь товарищам.
– Перебежчик! – заорал на него Семен.
– Не орите на меня, товарищ Кирсанов, – повысил голос и новоявленный декан. – Успокойтесь. Люди в беде. Да какое право вы имеете отказывать им в просьбе? Вы что, действительно считаете себя собственником этого доходного дома? Ош‑шибаетесь! Глубоко ош‑шибаетесь! Это здание, макет, если хотите, общественное достояние, реликвия человеческого общества! Это… это! Да у меня даже слов нет, чтобы выразить все накипевшее в моей душе. Не мешало бы вам вспомнить, что у вас едет жена в этом же поезде и, заметьте, в качестве простой пассажирки.
Семен молчал. Он о чем‑то думал. Что‑то новое открылось ему. На Ивана он посмотрел с любопытством.
– Товарищ Крестобойников! – взмолился Степан Матвеевич.
– Понимаю, понимаю. Рублей хотя бы двести…
– Каких рублей?
– Да можно и в разных купюрах. Заимообразно.
– Это за показ, что ли? – не утерпел Иван.
– За показ деньги платят. Шучу, шучу. Деньги нужны совсем на другое. И потом, ведь заимообразно.
– Деньги соберем, – сказал Степан Матвеевич. – Артем, пишите. Придется складываться. Кто сколько может?
Денег у меня уже не было. Ничего я не мог сложить с другими. Но деньги нашлись. И не только в нашем купе. Я записывал.
Валерий Михайлович принял деньги с достоинством и еще раз заверил, что берет их заимообразно. Он высвободил ноги из валявшихся на полу простыней и шагнул к макету.
– Уйдет, – убежденно сказал Валерка. – Как пить дать, уйдет.
– Туфли? – нисколько не обиделся Валерий Михайлович. – Туфли ведь остаются здесь.
– Туфли жмут.
– Жали, да перестали. Растоптались, так сказать.
– Все равно уйдет, – повторил Валерка.
– Я могу и не экспериментировать, – предложил Крестобойников.
– Прошу вас, – сказал Степан Матвеевич.
Валерий Михайлович преспокойно опустил в крышу макета левую ногу. Она вошла туда как в туман. Затем вторую. Вот он уже погрузился по пояс. Затем лишь голова осталась на поверхности макета. Голова повернулась лицом к ошарашенным зрителям, подмигнула и исчезла.
Все. Валерий Михайлович ушел в настоящий, не игрушечный мир.
Никто ничего не сказал, даже не ойкнул, не охнул.
Прошла минута. Валерий Михайлович не возвращался. Прошла вторая…
– Теперь мы знаем, как нужно уходить, – сказал Степан Матвеевич. – Шагнул, и все. Начали.
Валерка стукнул ногой о крышу макета. Только и всего. Никуда его нога, ни в какой туман не вошла.
– Осторожнее! – крикнул Семен.