Мир живых звуков вдруг провалился куда-то, а перед глазами у него развернулась обширная картина, заключавшая в себе так много, что он даже не мог охватить ее всю сразу. Он лежал и смотрел перед собой не мигая, сердце у него стучало, рот приоткрылся, дыхание стало таким тихим, что казалось, он вовсе не дышал. «Ну, вспоминаешь, ой, ты совсем не слушаешь». Он ничего не говорил. «Как же это так ты не слушаешь, когда я с тобой говорю?» Почему бы ему, почему бы ему тоже не послать Долтонам письмо с требованием денег? «Биггер!» Он сел на постели, смотря перед собой в темноту. «Что с тобой, миленький?» Можно потребовать десять тысяч или даже двадцать. «Биггер, я спрашиваю, что с тобой такое?» Он не отвечал; напрягая все свои силы, он мучительно старался вспомнить. Ага, вот! Леб и Леопольд писали, чтоб отец убитого мальчика сел в поезд и в условленном месте на ходу выбросил деньги из окна вагона. Он соскочил на пол и остановился у кровати. «Биггер!» Пусть они, ну да, пусть они положат деньги в коробку из-под ботинок и бросят ее из автомобиля где-нибудь на Южной стороне. Он оглянулся в темноте, почувствовал руку Бесси на своем локте. Он пришел в себя и глубоко вздохнул.
– Что с тобой, миленький? – спросила она.
– А?
– О чем ты думаешь?
– Ни о чем.
– Нет, скажи. Ты чем-то расстроен.
– Ничего подобного.
– Вот видишь, я тебе рассказала, о чем я думала, а ты мне не хочешь рассказать. Это нечестно.
– Просто я никак не мог вспомнить одну вещь. Вот и все.
– Неправду ты говоришь, – сказала она.
Он снова сел на кровать; в висках у него стучало от волнения. Выйдет или не выйдет? Именно этого ему не хватало, это явилось бы завершением того, что он сделал. Но это было совсем не просто, и нужно было не торопясь, хорошенько обдумать все заранее.
– Миленький, скажи мне, где ты взял эти деньги?
– Какие деньги? – спросил он с притворным удивлением.
– Ох, Биггер, брось дурака валять. Ты чем-то расстроен. Что-то у тебя есть на душе. Я ведь вижу.
– Что же мне, выдумать, что ли, для твоего удовольствия?
– Ладно, ладно, не хочешь – не надо.
– Ох, Бесси…
– Мог не приходить сегодня.
– Я и то жалею.
– Можешь больше вообще не приходить.
– Значит, ты меня не любишь?
– Я тебя люблю так же, как ты меня.
– А это много или мало?
– Ты сам знаешь.
– Ну ладно, не будем ссориться, – сказал он.
Он почувствовал, что кровать слегка прогнулась, и услышал шуршание натягиваемого одеяла. Он повернул голову и взглянул ей в глаза, смутно белевшие в темноте. А что, если… да, что, если использовать ее? Он лег и вытянулся на кровати рядом с ней; она не шевелилась. Он положил руку на ее плечо и слегка прижал его, так, чтоб она поняла, что он думает о ней. Держа руку у нее на плече, он старался как можно полнее охватить мыслью всю ее жизнь, взвесить и понять эту жизнь, сопоставляя ее со своей. Можно ли довериться ей? Что можно ей рассказать и чего нельзя? Захочет ли она действовать с ним заодно, вслепую, веря ему на слово?
– Вставай. Оденемся и пойдем чего-нибудь выпить, – сказала она.
– Давай.
– Ты сегодня какой-то не такой, как всегда.
– Я думаю кой о чем.
– А сказать не можешь?
– Не знаю.
– Ты мне не доверяешь?
– Нет, почему?
– Отчего ж не хочешь сказать?
Он не ответил. Последнюю фразу она сказала хороши знакомым ему шепотком, так она говорила всегда, когда ей чего-нибудь очень хотелось. И от этого ему вдруг сразу открылась вся ее жизнь, все то, о чем он думал, когда положил ей руку на плечо. Та ясность видения, которую он испытал утром во время завтрака дома, глядя на Веру, Бэдди и мать, вновь вернулась к нему; только на этот раз он смотрел на Бесси и думал о том, как она слепа.