- А почему? - резковато спросил Стар.
- Толку никакого. И детей своих не пускаю.
Стар поглядел на него, а Кэтлин - ободряюще - на Стара. Волна обдала их пылью брызг.
- Есть и хорошие картины, - сказала Кэтлин, но негр не слушал.
- Есть и хорошие, - повторила она, готовая спорить, возражать; негр взглянул на нее равнодушно.
- А что, братство розенкрейцеров ратует против кино? - спросил Стар.
- Они сами толком не знают, против чего и за что ратуют. Сегодня за одно, через неделю за другое.
Только рыба знала, за что ратовала. Прошло уже полчаса, а она все прибывала. Негр наполнил оба своих ведра и понес их со взморья на дорогу,
- не подозревая даже, что поколебал устои кинопромышленности.
Кэтлин и погрустневший Стар пошли обратно к дому, и, разгоняя его грусть, она сказала:
- Бедняга Самбо.
- Что?
- Разве вы негров не зовете "Самбо"?
- Мы их, собственно, никак не зовем. - И, помолчав, добавил:
- У них свое кино.
Кэтлин присела у электрокамина, надела чулки и туфли.
- Мне уже Калифорния нравится, - произнесла она неторопливо. - Видно, я изголодалась по сексу.
- Но ведь у нас не просто секс?
- Ну еще бы.
- Мне славно с тобой, - сказал Стар. Она встала с тихим вздохом - и он не расслышал этого вздоха.
- Я не хочу терять тебя, - сказал Стар. - Не знаю твоих мыслей - и вообще думаешь ли обо мне. Ты сама, наверно, видишь, что Минну мне из
сердца не выбросить... - Он запнулся, подумал: "А так ли это?" - Но прелестней тебя я не встречал никого уже много лет. Я налюбоваться не могу.
Не знаю даже точно цвета твоих глаз, но утону в них - и жалко делается всех на свете...
- Перестань, не надо! - воскликнула она смеясь. - А то меня не оттащить будет от зеркала. Какой уж там цвет моих глаз - они просто гляделки,
и вся я заурядная-презаурядная. Зубы вот только хороши - для англичанки...
- Зубы у тебя великолепные.
- ... но я в подметки не гожусь здешним девушкам...
- Перестань-ка сама, - перебил он. - Я говорю правду - и я привык взвешивать свои слова.
Она постояла минуту, задумавшись. Поглядела на него, затем опять куда-то внутрь себя, затем на него снова - и отогнала мысль.
- Нам надо ехать, - сказала она.
Возвращались они теперь совсем уже другие. Четыре раза проезжали они сегодня этой береговой дорогой, и каждый раз - не те, что прежде.
Любопытство, грусть и вожделение остались сейчас позади; это было подлинное возвращенье - в себя и во все свое прошлое в будущее, в
неотвратимо напирающее завтра. В машине он попросил ее: "Сядь ближе", и она села, но близость не ощутилась, ибо была сейчас не на подъеме, а на
спаде. Ничто не стоит неподвижно. Ему хотелось сказать ей: "Едем ночевать ко мне" - в пригородный дом, который он снимал, - но это прозвучало бы
сиротливо. Машина стала подыматься в гору, к ее дому; Кэтлин принялась шарить в темноте за подушкой сиденья.
- Ты потеряла что-нибудь?
- Выпало, наверное, - сказала она, роясь в сумочке.