Нет, объяснял он себе еще тогда, когда они катались по земле, не потому, что ему нужна была силовая помощь, а потому лишь, что никакого другого способа по-настоящему встать на его сторону, против вышибалы, у нее сейчас не могло быть.
Высвободив правую руку, он ударил вышибалу снизу в челюсть, тот на мгновение запрокинул голову, и тогда он стиснул ему пальцами гортань, а коленом наступил на грудь. Очень медленно, очень плавно, как и растопленную солнцем смолу, погружалось в землю тело вышибалы, а потом вдруг его не стало.
- Смотри, - сказала она зло, кивая в сторону куста сирени.
Вышибала опять стоял там, за этим кустом, но теперь уже спиной к ним.
- Негодяй, - процедила она, - как я ненавижу его! Он сделал тебе больно, милый? Покажи мне, покажи, - простонала она, - где он сделал тебе больно? Родной, если бы ты знал, как я люблю тебя. Если бы ты только знал!
- Да, - сказал он, - ты очень любишь меня - я знаю.
Она скользила пальцами по его векам, лбу, щекам, подбородку и объясняла, что тот, за кустом сирени, - последний негодяй и подонок, но прежде он не был таким, прежде он был просто здоровый оболтус, но негодяем не был. У него, объясняла она, временами даже юмор прорезался - особенно, когда он рассказывал про своих бывших родственников, со стороны жены. А теперь - он законченный подонок и, если бы она не увидела это собственными глазами, она, может, даже не поверила бы, но прежде он такой не был, честное слово, не был.
- Я понимаю, - сказал он, - это случается. Может, на его месте я тоже стал бы таким.
- Замолчи, - концами пальцев она стиснула его губы, - замолчи!
Ему приятна была эта ее решительность, потому что теперь она была за него, подавляя без оглядки, как умеют только женщины, его дурацкое пристрастие к самообличению.
- Замолчи, - повторила она зло, когда он попытался сказать про себя еще что-то нехорошее.
Тот, за кустом сирени, по-прежнему стоял неподвижно, повернутый к ним спиной.
- Зачем тот здесь? - сказала она. - Пусть уйдет, слышишь, прикажи ему смотаться отсюда.
- Смотаться! - повторил он, и она поняла, что это ее слово не понравилось ему.
- Смотаться? - удивилась она искренне. - Я сказала: уйти. А "смотаться" - это уже твоя собственная фантазия. Просто удивительно, с какой легкостью мужчины приписывают женщине то, что может опорочить ее.
- Ты права, - согласился он, - это у мужчин есть.
- Хорошо, что у тебя хватило мужества признать правду, сказала она, - но если бы ты сделал это менее поспешно, мне бы не пришло в голову сомневаться в твоей искренности.
Да, подумал он, я действительно чуть поспешил, Но в случае промедления она наверняка упрекнула бы меня в том, что я норовлю обойти острые углы и выгадываю для этого время.
- Молчишь, - произнесла она задумчиво, - будь я неправа, ты бы не отмалчивался. О, ты бы не упустил случая вывести меня на чистую воду. Ты очень любишь выводить меня на чистую воду, милый.
Он поднял голову: того, за кустом сирени, не было.
- Где тот? - спросил он.
- Не знаю, - ответила она раздраженно. - Я вижу, тебе очень нужен повод для скандала, родной.
- Нет, - возразил он, - просто я не заметил, когда его не стало.
- Ну, мой милый, - воскликнула она, - ты уж вовсе считаешь его ничтожеством и потому забываешь, что воспитанные люди умеют исчезать незаметно.
- Ты права, - согласился он, - я забыл, что он воспитанный человек.
- К чему эта ирония, милый! Ты бы все-таки мог допустить иногда, что на белом свете есть, кроме тебя, еще один воспитанный человек.
- Пожалуй, - кивнул он, - и если можно, давай помолчим немного.
- Нет, - воскликнула она, - молчать не будем. Я знаю, ты будешь сводить счеты со мной мысленно, пока тебе не покажется, что можно сказать об этом вслух.
Она бывает проницательной, подумал он, и с этим надо считаться.
- Да, - согласился он внезапно, - мне нужна тишина, чтобы найти слова, которые я должен сказать тебе.