Ты присвоил себе право распоряжаться своей жизнью.
Хэсситая так и подмывало спросить: "А кому же ею еще распоряжаться?" но он смолчал. Теперь он кое-как уразумел, о чем толкует Нэкки, - а тот нипочем не понял бы ответного вопроса. Поэтому Хэсситай сказал взамен совсем другое.
- Распорядился ею вовсе не я, а король. Меня помиловали, - ехидно напомнил Хэсситай.
- Так почему же ты не вернулся после помилования в клан? - парировал Нэкки. - Почему ты таскаешься невесть где?
Вот это сказанул! По доброй воле вернуться к людям, которые выдали тебя королевским ловчим - по сути, на верную смерть послали!
Удивление на лице Хэсситая было столь неподдельным, что Нэкки несколько смягчился. По всему видать, у сотаинника не все с головой в порядке. Повредился парень в уме малость от перенесенных мучений. Как есть спятил: самых простых вещей не помнит и не соображает. Надо бы с ним помягче, что ли... глядишь, и образумится потихоньку.
- Еще ведь не поздно, - заметил Нэкки, глядя на Хэсситая почти сочувственно. - Ты вернись... вернись, слышишь? Взгреют тебя, конечно... так ведь это дело житейское. Подумаешь, беда какая! Накажут и простят.
Нет, остолоп этот решительно невыносим! Как бы ему так ответить, чтобы и до него дошло?
- Меня, может, и простят, - хмуро отмолвил Хэсситай, - да я-то не прощу.
Ответ возымел даже более сильное действие, чем предполагал Хэсситай. Нэкки до самого нутра проняло. Он замер с открытым ртом и покраснел. Потом с левой половины его лица кровь резко отхлынула, а правая так и осталась красной, будто ему с размаху пощечину залепили. Нэкки выдохнул тяжелым толчком и медленно потер пылающую щеку.
- В тебе нет верности, - хрипло произнес он.
Ну, слава Богам, наконец-то понял! Наконец-то сообразил, что Хэсситай больше не намерен повиноваться тем, кто недостоин даже чтобы ими повелевали - не то что другим приказывать.
- Конечно, нет, - с облегчением подтвердил Хэсситай. - Верность этого мира - ветошь, которой любой себе ноги вытирает.
Взгляд у Нэкки был такой, словно воин потянулся за своим оружием, а выхватил из ножен змею, которая обозвала его неприличными словами и в ножны нагадила.
- Всего-то и нужно было тебя самую малость в тюрьме за ребра потягать, - сдавленно произнес Нэкки, - и ты уже все позабыл. Мало же тебе, оказывается, надо.
Голос его звучал безгневно - скорее в нем слышалась жалость. Так жалеют слабоумного урода. А кем же еще прикажете считать такого... такое создание? Был когда-то Хэсситай воином, великим, одним из лучших... а теперь от могучего воина остался опасный безумец. Очень опасный... ибо, как и большинство сумасшедших, он намного превосходит силой простых смертных. Нэкки снедала глубокая скорбь по бывшему пусть и недругу, но воину и сотаиннику. И голос его, когда он вновь заговорил, звенел скорбно и отрешенно.
- Человек - это клинок, - произнес Нэкки слова древнего воинского канона, - а рукоять его - верность. Подобно тому, как клинок, лишенный рукояти, - еще не совсем меч, человек, лишенный верности, - еще не совсем человек. - И, помолчав, добавил: - Так бы снялся с рукояти, Хэсситай?
- Правда твоя, - незамедлительно ответил тот. - Видишь ли, за рукоять хватается кто угодно - а я не желаю, чтобы меня лапали.
Казалось бы, предельно ясно. И почему Нэкки так разбушевался? Хэсситай мало-помалу начинал кипятиться. Особых симпатий он к Нэкки никогда не испытывал, но и дураком его не считал. Так отчего же неглупый вроде бы Нэкки ничего не понимает, почему он совершенно однозначные высказывания толкует вкривь и вкось? Почему он взирает на своего бывшего сотаинника с гневным ужасом?
- Ты не воин, - медленно произнес Нэкки. - Ты просто дрессированная обезьяна. Обезьяна - животное сильное, ее можно научить драться и мечом махать...