Пораженный слабостью в коленях (хорошо, что он один и этой слабости никто не заметит), Грациллоний медленно разделся. Нагота заставила его особенно остро ощутить собственную беззащитность. Палач заставил его расставить ноги и взял с полки свинцовый шар на длинной цепи. Тем временем человек в балахоне продолжал бубнить:
- ...Твоя прямая обязанность - помочь нам в искоренении происков сатаны. Мы не хотим причинить тебе вред. Это всего лишь предостережение...
Направленный умелой рукой, шар врезался в локоть Грациллония. Боль была адской, но центурион подавил рвущийся с губ крик. Нет, он не закричит.
- ...Теперь расскажи своими словами...
Всякий раз, когда он замолкал или отвечал уклончиво, не потому, что не хотел говорить, а потому, что не сразу мог подобрать нужные слова, - всякий раз он получал новый удар: по суставам, по животу, по спине. Вскоре Грациллоний превратился в огромный сгусток боли, хуже всего было сознавать, что следующий удар может прийтись между широко расставленных ног. Как ни удивительно, иногда пытка прерывалась, ему давали попить, вытирали с лица пот и даже заговаривали о каких-то повседневных делах...
Митра, ненавидящий лжецов, дай мне сил не исказить истину!
- Я этого не делал. Другие - может быть, но я тут ни при чем. Я солдат, я служу Риму. Все, что я делал, было для Рима.
- Может, крюк попробовать? - задумчиво проговорил палач.
- Давай, - согласился писарь. - Один раз.
Крюк вонзился в бедро, потом был извлечен. Грациллоний ощутил себя изнасилованным.
- Мне нечего больше сказать!
- Ты уже столько сказал, приятель...
- Все! Понимаете вы, все! - "И ни разу не вскрикнул, - со смутным удовлетворение подумалось центуриону. - Гордость не позволила. Но если меня вздернут вон на ту дыбу, если вывернут мне руки и ноги, если примутся бить между ног, - не знаю, поможет ли гордость..."
- Что ж, - с улыбкой проговорил писарь, - на сегодня, пожалуй, хватит. Пожалуйста, помни, что государству нужно твое сотрудничество, что ты солдат, и не забывай о спасении души, - он вынул откуда-то мазь и бинты и принялся перевязывать раны Грациллония. - До смерти заживет, не беспокойся. А смерть ходит рядом, дружок, - он погладил заключенного по волосам. - Я буду молиться за тебя.
Конвоиры отволокли Грациллония обратно в камеру.
V
Прошло два дня и две ночи. Пытать не пытали, но эти дни были наполнены ежеминутным ожиданием мучений и потому сами превратились в изощренную пытку. Наконец его вывели из камеры - какой-то напыщенный и не слишком разговорчивый чиновник. Грациллония ждет император! Но сперва ему следует принять ванну, причесаться, надлежащим образом одеться...
На сей раз Максим ждал его в маленьком зале, обставленном без намека на роскошь. Император, в повседневной одежде, восседал за столом, заваленным бумагами и табличками для письма. Не считая двух охранников у дверей и двух конвоиров Грациллония, больше в зале никого не было. Грациллоний отсалютовал, с сожалением отметив про себя, что движение получилось неуклюжим, лишенным прежней отточенности.
- Садись, - велел император. Грациллоний устало опустился на стул.
Максим пристально посмотрел на него, потом спросил:
- Ну, центурион, как ты себя чувствуешь? - Грациллоний мысленно скривил губы в улыбке.
- Все в порядке, господин мой.
- Хорошо, - Максим почесал бородатый подбородок, помолчал и продолжил: - Ты стойко перенес допрос. Мы больше не сомневаемся в твоей невиновности. И спасение епископа Аратория также говорит в твою пользу. Не будучи одной веры с нами, отвергая истинную веру, ты не в силах различить сатанинские козни. Подумай об этом. Ты хранил верность Риму - храни ее и впредь. Нам требовалось убедиться.
Грациллоний воздержался от ответа: сил ушло бы много, а чего ради?
- Теперь... - взгляд Максима, казалось, проник центуриону в сердце. Расскажи нам о городе Ис.