Они непременно сюда
явятся, чтобы снять его.
Адонис распаковал мешок, притороченный к ослу. Он передал Гильяно сильный бинокль и аптечку, свежую рубашку, нижнее белье, вязаный свитер,
бритвенные принадлежности его отца и шесть кусков мыла.
- Вам это тут понадобится, - сказал он.
Гильяно обрадовался полевому биноклю.
Отдельно были завернуты большой кусок зернистого сыра с перцем, буханка хлеба и два больших круглых пирога, вернее, хлеба, прослоенного
ветчиной и сыром моззарелла и украшенного сверху яйцами, сваренными вкрутую.
- Пироги послала вам Венера, - сказал Адонис. - Она говорит, что всегда готовила такие для мужа, когда тот скрывался в горах. На одном
пироге можно жить целую неделю.
- Они чем старее, тем лучше на вкус, - озорно улыбнувшись, заметил Пишотта.
Молодые люди сели на траву и оторвали себе по куску хлеба. Пишотта отрезал по ломтю сыра. В траве вокруг ползали букашки, поэтому они
положили мешок с провизией на гранитный валун. Выпили воды из прозрачного ручья, который бежал всего в пятидесяти метрах ниже. Затем
расположились на отдых, но так, чтобы можно было смотреть из-за утеса.
Гектор Адонис вздохнул.
- Больно вы довольны собой, а это ведь не шутка. Если вас схватят, то расстреляют.
- А если я схвачу их, то тоже расстреляю, - спокойно сказал Гильяно.
Гектора Адониса это потрясло. Значит, никакой надежды на помилование.
- Не торопись, - сказал он. - Ты еще совсем мальчишка. Гильяно долго на него смотрел.
- Я был достаточно взрослым для них, чтобы расстрелять меня из-за куска сыра. Неужели ты думал, что я убегу? И оставлю мою семью голодать?
И позволю тебе носить мне пищу, пока я буду отдыхать в горах? Пусть явятся убивать меня, и я их убью. А ты, мой дорогой крестный? Когда я был
ребенком, не ты ли рассказывал мне о несчастной жизни сицилийского крестьянина? Как его угнетают Рим и сборщики налогов, знать, богатые
землевладельцы, которые платят за наш труд обесцененными лирами. Я ходил на рыночную площадь в Монтелепре вместе с двумя сотнями других жителей,
и нас отбирали там будто скот. Сто лир за утро, говорили они, хотите соглашайтесь, хотите нет. И большинство соглашалось. Кто же освободит
Сицилию, если не Сальваторе Гильяно?
Гектор Адонис по-настоящему встревожился. Быть вне закона достаточно плохо, а быть бунтарем еще опаснее.
- Все это хорошо в литературе, - сказал он. - Но в реальной жизни ты скоро можешь отправиться в могилу. И, помолчав, добавил:
- К чему привели твои героические деяния прошлой ночью? Твои соседи по-прежнему сидят в тюрьме.
- Я освобожу их, - спокойно сказал Гильяно. Он увидел изумление на лице крестного, а ему нужны были его одобрение, помощь, понимание. Он
видел, что Адонис все еще считает его добрым деревенским парнем.
- Ты должен понять, каким я стал.
Он помолчал. Как выразить то, о чем он думает? И не посчитает ли крестный, что он возгордился? Тем не менее, он продолжал:
- Я не боюсь умереть. - Он улыбнулся Гектору Адонису, который так любил его мальчишескую улыбку. - Правда, я сам этому удивляюсь. Но я не
боюсь, что меня убьют. Мне это кажется невозможным.
Он громко рассмеялся.
- Ни карабинерам с их бронированными машинами и пулеметами, ни Риму.