– Ты, Борька, я – вот уже трое. А всего сколько?
– Не спеши. Всех увидишь.
– Да двенадцать – по комнатам.
– Может, и двенадцать.
Я задумался.
– А что, у вас здесь строго?
Соня нахмурилась:
– В каком смысле строго?
Я не упустил случая:
– Ты же мысли читать умеешь.
– Много чести, – насмешливо проговорила Соня. – Очень надо мне тебя всё время прослушивать. Да ты и сам не понимаешь, о чём спрашиваешь.
Я обиделся:
– Понимаю, почему же? Я хочу спросить, какие тут порядки. На каникулы отпускают?
– Только приехал – и уже о каникулах думаешь.
– Ну, а письма можно?
– Конечно, можно.
Соня поднялась:
– Ну ладно, заболталась я с тобой. Ритка, пошли.
Я испуганно оглянулся – за спиной у меня никого не было.
– Пошли, я же тебя слышу, – сказала Соня, глядя в угол. Молчание.
– Ну, смотри, – сказала Соня и, быстро сняв со стены отрывной календарь, кинула его в угол. – Вот тебе, бессовестная!
– Сама бессовестная! – пискнули в углу, и дверь в коридор, приоткрывшись, с силой захлопнулась.
Я смутился:
– И давно она здесь сидит?
– Да со мной вместе пришла. Любопытная очень.
– А ты что, её слышишь?
– Так она ж блокироваться не умеет. Кстати, ты ей понравился.
Я смутился ещё больше.
– Ну, а вообще-то как?.. Хорошие ребята?
– Одареныши, – ответила Соня. – Ну ладно, я пошла. Перестало болеть?
– Перестало. Тебе бы медсестрой работать.
– Врёшь, не перестало. Ну, пока.
– Подожди! – крикнул я ей вдогонку. – А зачем вообще всё это нужно?
– Ну и каша у тебя в голове! Совершенно не умеешь думать, – сказала Соня, стоя уже в дверях. – Что нужно? Кому нужно?
– Дроздову.
– Так и говори. Не знаю я, зачем это ему нужно. Школа-то экспериментальная, единственная в Союзе.
– А может, и в мире, – сказал я.
– А может, и в мире, – согласилась Соня.
7
Оставшись один, я первым делом обошёл все углы комнаты, шаря руками вслепую:
мало ли чего можно здесь ожидать. Вроде бы никого не осталось.
Потом я подошёл к письменному столу. На столе лежало расписание. Пятидневка.
Суббота и воскресенье – свободные. Зато в остальные дни занятия утром и вечером. Утром пять уроков, вечером три. Половина предметов – по программе восьмого класса, но каждый день по два раза АТ. Я сообразил, что это аутогенная тренировка. Два раза в неделю спецкурс и три раза тесты. А когда же делать домашние задания? Или на дом здесь ничего не задают?
Я посмотрел в окно и ахнул. Высоко под куполом летали две маленькие фигурки:
белобрысый мальчишка и рыжая девчонка с развевающимися волосами. Оба в тёмных тренировочных костюмах. Плавая в воздухе, они выделывали хитрые штуки: вертелись в сальто, ловили друг друга за руки, как в цирке. Но никаких тросов и перекладин не было видно. Просто они летали.
Я вздохнул, отошёл от окна и лёг на сырую постель.
Тут над ухом у меня раздался леденящий вой, и скрипучий голос произнёс:
– Вы-ы-пустите!..
Я вскочил, волосы у меня встали дыбом. Но, подумав, успокоился.
– Кончайте баловаться! – сказал я сердито. – Дайте с дороги отдохнуть.
Взял с полки Конан-Дойля, попытался читать. Что-то мешало. Видимо, голод. И, переодевшись в сухое, я отправился в столовую.
Мне хотелось увидеть хоть одного нормального человека – официантку, повариху, подавальщицу. Просто перекинуться словом, расспросить кое о чём.
Но в маленьком светлом зале столовой был один лишь никелированный прилавок с подогревом. На прилавке ничего не стояло.
Я оглянулся. В углу за столиком, искоса на меня поглядывая, сидели двое
– тот самый белобрысый и рыженькая, которые минут десять назад резвились над пальмами. Они спокойно ели что-то вкусное – как я понимаю, это был обед.
– Привет! – сказал я им как можно более спокойно. – Я на предмет покушать.