Инара снова опустилась на пол, теперь уже осыпая бранью меня. Инга сидела за столом. Она вообще за вое это время ни разу не пошевельнулась, даже в тот момент, когда я приказал всем лечь, чтобы не угодить под шальную пулю. Это был какой-то ступор. Наконец, я углядел телефон. Он стоял на полке стеллажа с кегельными шарами. Выпускать Инару из поля зрения мне совсем не хотелось.
- Инга, встаньте.
Она не слышала.
- Встать! - заорал я во всю мочь. - Встать, говорю! Ко мне!
Она вдруг послушно поднялась и подошла.
- Идите к телефону. Наберите номер. Я продиктую(
Но закончить я не успел. В дверь ворвались четверо в полицейских бронекомбинезонах с автоматами в руках - образцовая группа захвата.
- Всем лечь! - крикнул один из них. - На пол, гады!
Это становилось слишком однообразно. Что-то вроде гимнастики.
- Послушайте, - крикнул я, отшвырнув "борз". - Я частный сыщик! Я(
В этот момент один из полицейских налетел на меня и двинул прикладом по голове. И второй раз за сутки я потерял сознание.
IX
Первые двадцать четыре часа после этой ночи выпали у меня из памяти начисто. В следующие я уже временами сознавал, что лежу в постели у себя дома, а Магда поит меня какой-то пакостью. На четвертый день я пришел в себя настолько, что надиктовал отчет для господина Пугоева, - невзирая на героическое магдино сопротивление. Цербер, кстати, из нее получился первоклассный, я начал даже опасаться, не слишком ли. Может, конечно, она и была права, но мне нетерпелось поскорее покончить с этим делом. Правда, Фальстаф Пугоев пенять на задержку с отчетом не стал. Вскоре от него пришло благодарственное письмо, а еще через несколько дней банк известил меня о поступлении двадцати трех тысяч кун. Сумма эта соответствовала нашему договору, причем издержки были покрыты даже с лихвой. Не берусь судить, предстоящее ли наследство или что другое склонило Пугоева к широкому (пусть и не слишком) жесту( Но так или иначе, дело можно было считать закрытым. Впрочем, это было уже потом.
А пока я валялся в постели, соблюдая предписанный полный покой, причем делал это даже с удовольствием. Похоже, составление отчета оказалось тем последним эхом, за которых наступает уже окончательная тишина. Вставать я не только не мог - мне этого вовсе не хотелось. Не хотелось вообще ничего. Я часто засыпал ( недолгим, но каким-то тягучим сном, и чуть ли не каждый раз снова возвращался в этот проклятый подвальный кегельбан, и опять видел доктора Меряча; я пытался задать ему некий вопрос - и не успевал, он падал, но - во сне - беззвучно, из развороченной груди била кровь, неправдоподобно яркая, ненастоящая, но именно потому еще более отвратительная. И я просыпался и не мог вспомнить, о чем должен был успеть его спросить, зачем мне это нужное и снова засыпал, и так по многу раз подряд. Впрочем, наяву я тоже возвращался мыслями к Мерячу. Я мог понять этих несчастных, доведенных до отчаяния баб. Но что двигало им? Чем питалось его упорство? Я пытался заставить себя не думать обо всем этом, переключиться, но ничего не получалось. Не помогали ни комедии с Ануш Акопян и Пьером Турром - самое надежное средство на магдин взгляд, ни патентованные таблетки, от которых мысли становилось более вязкими, замедленными - и только.
Но на седьмой день я проснулся и почувствовал, что больше всего на свете хочу есть. И еще - встать. Голова слегла кружилась; ноги, однако, держали вполне прилично. Я спустился в кухню и к ужасу Магды произвел там изрядное опустошение. За этим преступным занятием и застал меня Павел.
По-моему, он слегка обалдел, но не подал виду. По тому, как он переглянулся с Магдой, я понял, что они уже успели спеться.