Мороз прошел по коже у палача.
- Лютует шибко. Послабже бы надо.
В пыточной пристав Приклонов вычитывал вины. Федор, приподнятый на дыбе, закричал:
- Будьте прокляты, кровопийцы, вместе с вашим царем!
Пристав Федька, шибко удивленный тем, что этот оказался на дыбе, но не привыкший особенно размышлять, да еще вдруг почувствовавший, что всемогущий - черт ли, дьявол ли! - находится в его руках, сразу сообразил, что ему делать.
- Опричь кого замышлял злодейство?!
- Неоправданно историей! Глупо! Дико! Будьте людьми! - Федор кричал так, что его слышали в сводчатой комнате. Писцы заскрипели перьями.
- Ну завел... - зевнул Захарья Очин-Плещеев. - Каждый день одно и то же... Эка невидаль!
Пристав Федька озверел. То кнут, то раскаленное железо появлялись в его руках. Федор иногда проваливался в яму беспамятства, но лишь на мгновение. Страшная мысль пришла ему в голову...
Он многое, многое знал. Ведь у него в своем времени была отличная историческая библиотека. Читал Федор и Скрынникова, и Соловьева, и Ключевского, и переписку Грозного с Курбским, и многое другое, даже "Ономастикон" Веселовского. Из "Ономастикона" и узнал, что обязательно встретит здесь Приклонова и того, другого - пристава. Знал, что к концу царствования Ивана Грозного разорится Центр и Северо-запад Руси. Знал, что население Руси сократится втрое. Обезлюдеют сельские местности. В Московском уезде будут засевать только одну шестую пашни. В Новгородской земле - одну тринадцатую. Села и деревни превратятся в кладбища. Все знал и хотел сказать: остановитесь!
Знал и надеялся, что простым словом можно что-то изменить.
И вот та страшная мысль: не поймут... не поймут! Рано. Поздно. Нужно. Не нужно. Зря.
Ан нет... Ведь Федор, сын Михайлов, все-таки ушел из пыточной. Значит, не зря. Не зря! А все остальное?
Прошлое нельзя изменить. И вовсе не потому, что оно прошлое. Вовсе не потому.
Пристав тащил какой-то чурбан. Тащил и аж сам вздрагивал от сладостного ужаса.
Испанский сапог, подумал Федор. Это не страшно. Это привычно. Уж тут-то Федька просчитался. Пристав Федька крутанул винт.
- Будьте людьми!
Знакомая, привычная боль вошла в суставы ноги.
- А вот ежели так! - радостно возопил Федька. - Покрепше...
- Будьте лю...
И никакой боли. Ничего. Ничего вообще.
- Отошел, кажись, - появляясь в дверях, растерянно сказал пристав Федор Михайлович Приклонов.
- Собака! - чему-то испугался опричный боярин Захарья Очин-Плещеев.
А Федор, иногда выныривая из беспамятства, вставал и шел дальше. Ощупывал стену. И уже что-то незнакомое было под его пальцами. А, это же бетон, как сказывал тот, подумал он и снова нырнул в бездонную темень.
Окончательно очнулся Федор возле лестницы, ведущей из подвала на первый этаж. Несколько человек из лаборатории стояло вокруг. Слышалось:
- Что с ним?
- Кто его так отделал?
- И ведь уже не в первый раз!
- Федя! - приподняла его голову Валентина, - Да что же это?!
- Жив! Смотрит!
- Все сказал, - прошептал Федор.
- Что? Что он говорит?
- Только ведь и сказать-то, по правде говоря, было нечего, - добавил он. - Не поняли.
- Скорую!
- Не надо скорую... - Федор попытался встать. Ему помогли. - Все нормально, ребята...
Валентина вытирала кровь с его лица и плакала.
- Успокойся, - попросил Федор. - Ничего особенного не произошло. В подвал просто ходил.
- И куда он там ходит?
- Да нет там ничего! Нет! Ерунда какая-то.
- Ты идти-то можешь, Федя?
- Могу. Пустите. Умоюсь только.
- Смотри. Через десять минут философский семинар. А тебе доклад делать.
- Не беспокойтесь. Доложу.
- Федя, - сквозь слезы прошептала Валентина. - Бросил бы ты все это... а!
- Ладно... Видно будет... Так вы идите...
Валентина осталась его ждать.
Федор вошел в умывальную комнату, начал осторожно смывать с себя кровь.