Спаси и помилуй!
Федор нагнулся к боярину, поднес к своему лицу свечу.
- Похож, князь?
- Нечистая сила! - заорал Очин-Плещеев, - Сегодня на Приклонова, вчерась на Гниду 3аременного!
- Работа такая, - пояснил Федор. - Будешь похож. Ну что, охлынул? Жила в тебе слабая, князь.
- Господи, спаси... господи, спа... господи...
- Ладно. Пора. Кто будет записывать?
- Худородный писаришко... - вылез из-за спины один из двух, видно побойчее.
- Вот и пиши!
- Приказуй... свят, свят, свят!
Второй тоже взял перо, но оно у него в руках ходило ходуном.
- Чтоб вас... - озлился Федор. - Открывай!
- Преблагой царь! - неожиданно завопил третий из угла н поднялся. - Ты хорошо делаешь, что наказуешь изменников по делам их!
- Преблагой, преблагой! - согласился Федор и приказал: - Иди за мной. Вины вычитывать будешь. Да открывай же!
Палач засуетился возле двери, загремел запорами.
- Взглянуть бы, - осмелился опричный боярин Захарья Очин-Плещеев.
- Дойдет очередь, увидишь, - пообещал Федор.
- Видит Бог!- взмолился боярин. - Прегнуснейшие, богомерзкие и кровожадные падут! Как по Малютиной сказке в Подгорецкой посылке Малюта отделал полторы тыщи ручным усечением, а из пищали отделано пятнадцать!
- Открыл?! - в крайнем нетерпении крикнул Федор, не обращая внимания на слова боярина.
- Во, - сказал палач. - Вылеживается. Дыху у него мало.
В тусклом свете нескольких факелов Федор увидел лежавшего на полу человека в окровавленных лохмотьях. Поза его была нелепой, неестественной. Он был в беспамятстве. Втащив в пыточную слабо сопротивлявшегося пристава, Федор притворил за собой дверь, наклонился над тем, кто еще недавно был человеком, пробормотал:
- Федя... Что они с тобой сделали? Не успел, не успел... - Быстро определив на ощупь точки акупунктуры, которые отвечали за общее состояние организма, он пальпацией (надавливанием пальцами) попытался привести Приклонова в чувство. Это долго не удавалось. Тогда он начал ощупывать вывернутые в суставах руки, ловко вправил все вывихи, поглаживанием срастил несколько переломов. Выяснять, что произошло с внутренними органами, не хватало времени, да и дело это было сложное. Приклонов, наконец, пришел в себя. Он слабо застонал, промычал что-то, узко, щелочкой открыл глаза.
- Очнись, Михайлов сын, - попросил Федор. -Уходить отсюда надо.
- Все, - простонал Приклонов. - Отходил свое...
Федор снова занялся точками акупунктуры, по особому надавливая на них, поглаживая, массируя. Пристав, сгорбившись на полу чуть поудобнее, одним глазом наблюдал происходящее. Чудо! Чудо! Господи, спаси и помилуй!
Приклонов уже мог стоять, но вид его все еще был ужасен.
- Иди, Михайлов сын... иди... Там тебя будут ждать.
- Ты кто? - спросил хрипло Приклонов.
- Я - ты.
Приклонов внимательно посмотрел в лицо Федору. Запомнить своего спасителя. И отшатнулся.
- Наваждение!
- Я - Федор Михайлович Приклонов.
- А я?.. Бес меня путает!
- И ты - Федор Михайлович Приклонов. Иди. Пора.
Он приоткрыл дверь пыточной. Та ржаво заскрипела. Палач спал стоя, только цепь валялась на полу. Писари тонко посвистывали носами.
- Вверх по лестнице, - сказал Федор, - по коридору, затем по каменной винтовой лестнице, снова по коридору... Держись рукой стены. Как только камень перейдет в бетон, ты у своих. Понял?
- Бетон? - переспросил Приклонов.
- Бетон, бетон. Поймешь, все поймешь. Прощай, Федор, сын Михайлов. Может, и встретимся еще...
- Храни тебя господь... - сказал Приклонов и, пошатываясь, начал взбираться по каменным ступеням. Он еще ничего не понимал, кроме одного: пыточная осталась позади.
Федор хлопнул дверью. В сводчатой комнате проснулись, испуганно, тягостно.
- Молчит что-то богомерзкий... - начал было Захарья Очин-Плещеев, и тут в пыточной раздался крик.