Птицы кричат, разрываясь на части.
Птицы кричат, разрывая клювами небо над моей головой.
Птицы кричат, и я кричу им в такт.
Безмолвно и молчаливо. Неосознанно. Словно это вовсе и не мое тело, а это вовсе и не мой рот.
Словно, все это происходит не со мной.
Кто-то сорвал с неба лживую солнечную гримасу и повесил вместо нее грязную тряпку. Я смотрю в нее, стараясь разглядеть хоть что-то живое в этом куске вселенной.
Оно уродливо и неопрятно. Похоже на жертву зверского изнасилования или ракового заражения.
Оно навевает тоску. Хочется плакать, зарываясь во влажный песок. Хочется истерично биться в конвульсиях, но я продолжаю смотреть.
Смотреть и любоваться. Смотреть и впитывать. Каждую частицу этой тоски. Каждую крошку этой печали. Этих воспоминаний.
Я вспоминаю.
Вспоминаю.
Вспоминаю.
Как хорошо помнить. Это значит, что я еще жив.
Жив.
Жив.
Жив.
Вымоченный по самые уши в алкоголе и морской воде, но живой.
От этого становится еще тоскливее.
На пороге меня встречает дряхлеющий сутулый старик с кожей цвета перезрелого лимона. Он говорит о большом будущем и славном прошлом, а после требует оплату за два месяца вперед.
Паршивая комната с дешевым ремонтом. Из-под скрипучего пола вот-вот побегут тараканы. Запах сырости вперемешку с застарелой пылью на книжных полках и перегаром изо рта старика. Вся его кожа несет смертью и безысходностью.
Скукой.
Беру.
Документы не требуются. Важно лишь платить и стараться не попадаться на глаза старику.