на с теплой улыбкой смотрела в его самодовольное лицо - харю! - и время от времени подначивала его:
- Капстрана? Это совсем несложно. Сейчас многие ездят, и надолго. Контакты расширяются. Через отца проходит множество дел такого рода. Например, финны очень заинтересованы...
- Конечно, "мерседес" лучше, но в наших условиях "Волга" практичнее. Никаких проблем с запчастями, техобслуживанием... Говорите, все-таки есть проблемы? Не знаю, у отца это дело поставлено отлично...
- Ближе к центру? Побольше? Решается за день. Масса свободной жилплощади. В исполкоме есть целый отдел... Отец, конечно, в курсе...
- Разумеется, кому, как не вам, с вашей квалификацией, опытом, талантом...
"Боже, какая мерзость! Ну ничего, терпи, голубушка. Еще не вечер. Он у тебя за все ответит". Слушать-его, сидеть с ним рядом, принимать его знаки внимания было невыносимо, и она упивалась собственными страданиями и грела себя мстительными мечтами, видя этого человека растоптанным, униженным, перемазанным в грязи, извивающимся у ее ног... Любовь?!
Когда он перешел на "ты" и в первый раз назвал ее "Леночка", она чуть не взвыла. Но тем приятнее было стерпеть, собраться с силой, прижаться к нему щекой, выдавить из себя: "Витенька".
В городе он открыто, на глазах у всего отдела, дарил ей цветы, билеты в театр, провожал до метро. Кузин и бабы не выходили из состояния тихого шока. Когда она пригласила его к себе, чтобы представить родителям, он просиял самым омерзительным образом. Было это через день после доверительной беседы в парткоме. Надо же, какое совпадение!
Он явился минута в минуту, в роскошном светло-сером костюме-тройке, благоухая дорогим одеколоном, с букетом пышных алых роз и огромной коробкой импортных конфет.
Они вчетвером посидели в гостиной совсем недолго. Потом Дмитрий Дормидонтович встал и решительно пригласил Воронова к себе в кабинет. Виктор Петрович получил исчерпывающее представление о тех благах, которые получит сразу и в перспективе, об обязанностях, которые принимает на себя в обмен на эти блага, и о штрафных санкциях за неисполнение этих обязанностей. Последнее было, конечно, неприятно, но договор был заключен и скреплен рукопожатием.
Учитывая категорическое пожелание невесты и еще некоторые обстоятельства, эту свадьбу, в отличие от свадьбы брата, решили сыграть без всякой пышности, в семейном кругу. Представителя загса пригласили прямо на дом, где и произошла церемония. Елена держалась идеальным образом до самого последнего момента, когда им предложили скрепить свой союз поцелуем. Тут она не выдержала и пребольно укусила Воронова в губу. Он стерпел, только посмотрел на нее с удивлением и обидой. В этот момент он страшно пожалел, что ввязался во все это дело.
Гостей практически не было. Кроме жениха с невестой, ее родителей и матери Воронова, совсем простой старушки, взявшей на себя всю готовку и почти не вылезавшей из кухни, был только Павел. Он сильно похудел и выглядел усталым. После первых тостов и закусок он извинился, отправился в бывшую свою комнату, которая теперь стала "уголком" Лидии Тарасовны, и прилег на диван. Через некоторое время туда заглянула Елена.
- Мы столько не виделись. Как ты?
- Ничего. Устаю сильно.
- Как дочка?
- Растет. Зашла бы как-нибудь, взглянула на племянницу.
- Некогда. Ты же видишь.
- Вижу. Жить будешь здесь или у него?
- Не у него, а с ним. Но в этом доме. Мы обменяли его квартиру.
- Хрущевскую "двушку" на сталинскую "трешку"? - Павел грустно улыбнулся.
- Ты же понимаешь.
- Понимаю.
- Ты все там же?
- Еще полгода. Потом приедет Лихарев, и надо будет что-то решать.
- А Татьяна?
- У себя, наверное. Не знаю. Мы не видимся.
- Понятно. Как тебе женишок?
- Никак. А тебе?
Елена не то засмеялась, не то всхлипнула.
- Ты что?
- Так, ничего.