Я вообще перестала хотеть быть. Прост существовать, как существуют мраморные статуи. Они прекрасны, они совершенны, но им не надо видеть, слышать им не надо испытывать чувств...
Она вдруг уткнулась Воронову в плечо и заплакала
- Ну вот, - сказал он, гладя ее по плечу. - А говорите, не можете испытывать чувств. А это чем не чувство?
- Что? - глухо спросила она.
- Ваши слезы. Статуи-то плакать не могут.
Она подняла голову. В глазах ее стояли слезы, но на лице обозначилась улыбка.
- Значит, поправляюсь. Я два с лишним года не плакала.
Он привлек ее к себе и поцеловал в губы.
Она впилась ногтями в его открытую шею и повалилась на мох, увлекая его за собой...
Проводив Елену до дверей "женской комнаты" и галантно поцеловав ей руку на прощание, Воронов вошел в кабинет счетовода и улегся, стараясь как можно быстрее заснуть. Сон не шел. Хотелось бы надеяться, что это от душевного подъема, от ощущения торжества. Но он не привык тешить себя иллюзиями. Никакого подъема, никакого торжества он не испытывал. Скорее опустошенность и даже непривычную растерянность.
С первого дня появления Елены в их отделе она вызвала в нем жгучий интерес. Он сразу же почувствовал в ней отчасти родственную душу: четкость, целеустремленность, презрение к болтающимся вокруг, словно говно в проруби, недочеловекам, составляющим, увы, большинство рода людского, особенно здесь, в этой проклятой стране. Только, в отличие от него, ей не было необходимости скрывать свои истинные чувства, разыгрывать дружелюбие, подлаживаться, строить стратегию и тактику отношений с каждым представителем этой жалкой породы. Да уж, при таком-то папаше можно позволить себе не подличать, не таиться... Он люто, до дрожи завидовал ей и невольно восхищался: как безупречно, мастерски, вызывающе держала она свою линию. И он не мог не принять вызова - поступить иначе значило бы перестать уважать себя, сравняться с недочеловеками. Боже, до чего же хотелось насладиться зрелищем ее злости, раздражения, увидеть, как она "теряет лицо". Промежуточная победа была тогда, на теннисном корте - дома, в уединении своей сверкающей чистотой ванной комнаты, он разглядывал черный синяк, почти закрывший его правый глаз как ценнейший трофей, добытый в тяжелом бою. Сегодня победа была полной. И что теперь? Захотел обломать сучку - и обломал. Снежная королева обернулась обыкновенной бабой, к тому же, судя по всему, и вправду больной, причем нешуточно. И, похоже, сильно к нему неравнодушной...
В своих отношениях с женским полом Воронов меньше всего любил сложности. Подруг он подбирал незамысловатых, без амбиций, незакомплексованных, по возможности чистоплотных - и не имеющих ни малейшего отношения к его работе. Воронов неукоснительно соблюдал принцип "не греби там, где служишь, и не служи там, где гребешь", и это избавляло его от массы ненужных проблем. Теперь же, по всему видно, проблемы намечались.
Ой какие!
В комнату шумно ввалился Кузин и, споткнувшись об Воронова, свалился поперек тюфяка.
"Сейчас отрубится", - подумал Воронов. Но не тут-то было. Кузин поворочался, лег поудобнее и начал, еле ворочая языком, делиться впечатлениями о пикнике. Воронов лежал и не слушал. Под бухтение Кузина стали смежаться .веки. Сквозь полудрему он почувствовал, как Кузин тычет его в плечо и, обдавая перегаром, настойчиво повторяет:
- А грибочки-то как? Много набрали?
И Воронов, впервые в жизни, послал своего непосредственного начальника далеко-далеко. Кузин икнул от изумления, что-то обиженно проворчал и перевернулся на другой бок.
"Это ничего, - лениво подумал Воронов. - К утру все забудет". И снова закрыл глаза.