Иди ко мне. Иди в меня".
В этом мире не было ни вопросов, ни сомнений... ни печали, ни воздыхания. У голубого кристалла золотая душа - это так правильно, иначе и быть не может. И войти в нее так просто. И тоже правильно. Ибо иной дороги нет, и все пути идут через золотое око Сардиона... То, что было Павлом, вошло в золотое сияние, растворилось в нем...
Он лежал на поверхности океана, чистого и безбрежного. Прозрачные воды колыхали его, убаюкивая, а на сердце нежным клубочком свернулась золотая сверкающая змейка. "Любовь моя, - прошептал Павел. - Счастье мое. Жизнь моя". Змейка переползла повыше и потерлась об его горло, ласкаясь. "Единственная моя..." Змейка росла на золоте ее проступили рубины, топазы, голубые сапфиры. "Как ты прекрасна, возлюбленная моя..." Змейка лизнула его щеку своим коралловым язычком, обвила грудь, плечи, шею. "Моя, моя..." Змейка еще крепче обняла его. Высоко в небе закричала птица. "Что это?" - спросил Павел, посмотрев вверх на маленькую черную точечку-птичку. "Это? - ласково прошипела змейка. - Это пустяки. Это твоя смерть. Но я никому не отдам тебя. Никому". Она еще теснее сжала кольца вокруг него. "Отпусти, - задыхаясь, проговорил Павел. Мне больно". "Нет, - ответила змейка. - Ты мой, только мой..." Черная точка в небе росла. Павел уже различал крылья, отведенные назад в плавном падении. Ее гневный клекот звучал в мутнеющем сознании Павла песнью надежды. "Мой", повторила змейка и стиснула ему шею. Он начал проваливаться в черную бездну под нежный свистящий шепот:
"А если не мой, то ничей, ничей... Не отдам..." Но давление стало ослабевать, шепот сделался злобным, воинственным. Чернота бездны слилась с чернотой опускающихся крыльев...
- Открой глаза! - приказало что-то внутри. Над гладью океана уносилась прочь громадная черная чайка, а в когтях у нее бился и извивался червяк, отливая золотом в лучах солнца. "Нюточка!" - крикнул Павел вслед чайке. Птица повернула голову - и все вокруг померкло в ослепительно-зеленом сиянии ее глаз.
Но отчего зеленом?
Павел открыл глаза. Он полулежал в кресле, рядом отвернувшись, стояла Таня.
- Я задремал, - сказал он. - Который час?
- Не знаю, - безжизненным, бесконечно усталым голосом ответила она. - Часы на кухне.
Павел поднялся. Оказавшись рядом с Таней, он заметил, что в ее сжатых пальцах что-то поблескивает.
"Мой алмаз", - без всякого удивления подумал Павел и вышел на кухню. Часы показывали половину третьего Он встал у открытой форточки и закурил.
В дверях показалась Таня - бледная, поблекшая, с черными кругами под глазами.
- Поздно уже, - тем же безжизненным голосом сказала она. - Иди спать. Я постелила тебе в кабинете...
- Спасибо, - тихо отозвался он. Таня отвернулась.
- Прощай, Большой Брат, - прошептала она и, сгорбившись, побрела в спальню. Заперлась там и воткнула первую иглу промедола в девственную вену.
Глава четвертая
ТИХАЯ ОХОТА
(27 июня 1995)
Припарковав свой лохматый почти до неприличия cumpoeн за углом, поближе к платной стоянке, Люсьен немного "похлопотал мордой" перед водительским зеркалом, стирая с лица следы озабоченной озлобленности и заменяя их выражением несколько глуповатого радостного волнения. Он легко взмыл по ступенькам, прочеркнул через вращающуюся дверь, не преминув одарить улыбкой молодого жлобоватого охранника, и оказался в обширном вестибюле. На всякий случай Люсьен зыркнул на стойку администрации, но там никого знакомых не было. Лифт вознес его на девятый этаж, и Люсьен, повинуясь развешанным на стенках указателям, стал приближаться к девятьсот первому номеру. Оказавшись у самой двери, он неожиданно поймал себя на том, что у него дрожат руки.
"Фи, Люсьен, - сказал он сам себе. - Банальный фармазон, самое большее. И не такое мы в жизни видали.