Путь к сознанию лежит через психонику, шутливо продекламировал Гранин.
Совершенно верно, серьезно согласился Гершин-Горин. Психоника давно стоит на повестке дня. Кстати, о функциональности сознания. Тот факт, что фундаментально мертвые машины, чрезвычайно далекие субстанционально от живого мозга, страдают чисто человеческими пороками, неоспоримое свидетельство в пользу функциональности сознания. По-видимому, некоторые психические заболевания, и прежде всего шизофрения, имеют функциональный характер. Их корни лежат глубже живой ткани, глубже электробиохимии, онив самой сущности мышления!
Все очень и очень интересно, флегматично заметил Гранин, глядя в пространство.
Гершин-Горин рассмеялся, откинув назад свою крупную голову.
Вы хотите сказать, что мы напрасно теряем время? И что, может быть, вы напрасно со мной связались? Не торопитесь с выводами!
Вот уж этого я не думаю, совершенно искренне ответил Сергей, просто меня интересует один весьма конкретный вопрос.
Слушаю, деловито сказал Гершин-Горин, останавливая свой цепкий взгляд на Гранине.
Не замечали ли вы у живого мозга нечто похожее на режимы работ?
Пожалуйста, поконкретнее.
Сергей потер лоб и усмехнулся.
Конкретнееэто трудно, особенно в терминах психиатрии.
А вы не стесняйтесь в терминологии.
Скажем так, автомашина с двигателем внутреннего сгорания имеет несколько передач, несколько скоростей, как обычно говорят. Однудля трогания с места и крутого подъема, вторуюдля разгона, третьюдля езды на максимальной скорости по ровной дороге.
Понял, перебил Гершин-Горин, с интересом глядя на Сергея, а что, разве у логосов нет режимов работы?
Нет.
Ничего похожего, подтвердил я.
Тогда на лице Гершина-Горина появилась тонкая улыбка, нет ничего удивительного, что логосы сходят с ума!
Мы с Сергеем переглянулись. Разговор становился интересным! Гранин уселся поудобнее и деловито попросил:
Объясните-ка подробнее.
Если пользоваться вашей аналогией с автомобилем, то и объяснять, собственно, нечего. Представьте себе машину, которая имеет лишь одну первую скорость. Колоссальный расход энергии, работа на износи мизерные результаты. Если это и не сумасшедший, то во всяком случаененормальный автомобиль.
Аналогия любопытна, заметил я, но надо еще доказать ее состоятельность применительно к логосам.
Не забывайте, коллега, вежливо, но не без ядовитости ответил Гершин-Горин, я психиатр, а не математик. Доказывать и устанавливатьваша прерогатива, а я покавольный сын эфира и могу гипотезировать, не связывая себя скучными догмами и унылой аксиоматикой.
«Вольный сын эфира» усмехнулся и сделал рукой порхающий жест, который, видимо, должен был имитировать свободу парения его мыслей. Впрочем, он тут же стал серьезным и сказал, обращаясь уже не столько ко мне, сколько к Сергею.
Не собираясь ничего доказывать, я тем не менее приведу всякие соображения в пользу этих автомобильных аналогий. Но вам придется набраться терпения, потому что я должен начать издалека. Гершин-Горин привалился к столу, опершись о него руками. В мозгу человека есть любопытный бугорок, который почти неизвестен неспециалистам. Он называется таламусом. Считают, что таламус некоторым образом ответственен за эмоции человека, хотя его связи с лобными долями еще далеко и далеко не изучены. В первой половине нынешнего века португальский врач Антонио Мониш впервые в истории психиатрии предложил хирургический метод лечения тяжелых психических заболеваний, которые не излечивались никакими другими способами.
Хирургический? удивился я.
Именно хирургический, насмешливо сощурился Гершин-Горин. Впрочем, неудивительно, что вы не знаете об этом. В свое время эта операция была широко распространена лишь в Соединенных Штатах, а ныне она и там почти не применяется. Ее вытеснили другие, может быть, менее радикальные, но зато более гуманные способы лечения. Суть этой операции, названной лоботомией, сводится к тому, что в черепе, по обе стороны лба, высверливают отверстия, а затем, вводя в эти отверстия специальный ножлейкотом, рассекают пучки нервных волокон, идущих от таламуса к правой и левой лобным долям мозга.
Как же Мониш додумался до этого? полюбопытствовал Сергей, с видимым интересом следивший за рассказом Гершина-Горина.
Его величество случай плюс наблюдательность и смелость, пожал плечами психиатр. Кабальеро Мониш обратил внимание на то, что шимпанзе с иссеченными лобными долями мозга переносили неволю гораздо лучше неоперированных обезьян, отличаясь спокойным и ровным характером. Мониш подумал, что полезное для обезьян может оказаться полезным и людям, и оказался настолько мужественным человеком, что решился на свой риск и страх оперировать безнадежного шизофреника. Операция оказалась эффективнейшим средством лечения многих совершенно безнадежных психических больных. В несколько модифицированном виде, когда лейкотом вводится без сверления черепа через глазное отверстие, она и получила распространение в Америке. Но для лоботомии характерен один любопытнейший и не очень вдохновляющий штрих: ни один из оперированных после излечения не мог вернуться к творческой деятельности, которая была прервана болезнью.
Не смог или не захотел? перебил Гранин.
Не смог, именно не смог. Лоботомированные были вполне нормальными, уравновешенными и даже добродушными людьми. Они успешно работали официантами, лифтерами, механиками, были хорошими мужьями, но ни один из них не мог вернуться к недописанной книге, незаконченному исследованию, начатому проекту. Они выходили из-под ножа хирурга здоровыми, но творчески бесплодными людьми. Это и послужило, в конце концов, главным аргументом против лоботомии. В ходе операции вместе с безумием мозг терял и важнейшее качество, свойственное человеку, способность к подлинному творчеству. И все это делали два движения лейкотома, которые отделяли скромный и незаметный таламус от огромной массы остального мозга!
Я забыл о своем недружелюбии к ГершинуТорину, захваченный его рассказом. А он, сделав эффектную паузу, уверенно продолжал:
Вспомним, что таламус некоторым образом ответствен за эмоции человека. А эмоции бывают разными. Крайней степенью их выражения являются аффекты. С определенным основанием состояние аффекта можно назвать кратковременным безумием. С другой стороны, некоторые виды безумия можно определить как затянувшиеся аффекты. В состоянии аффекта разум человека словно выключается. Человек действует как машина, подчиняясь самым нелепым желаниям. Он не отдает себе отчета в своих действиях и не может потом вспомнить их.
А силы его удесятеряются, словно про себя заметил Гранин.
Удивительно, но Гершин-Горин говорил примерно то же самое, что и Михаил! Гершин-Горин на секунду задержал на Сергее свой цепкий взгляд и подтвердил:
Да, буквально удесятеряются. Физически слабый человек в состоянии аффекта может шутя раскидать целую толпу людей. Складывается впечатление, что в этом состоянии мозг переходит на какой-то иной режим работы, в корне отличающийся от обычного.
Чем же он характерен, этот иной режим работы? быстро спросил Сергей.
Гершин-Горин кивнул, подтверждая, что понял всю важность вопроса.
Прежде всего резким угнетением всех сознательных корковых процессов, активизацией подкорки и предельной мобилизацией всех потенциальных возможностей организма, психиатр говорил вдумчиво, четко выговаривая каждое слово. Я убежден, что переход на эффектный режим осуществляется через воздействие таламуса, однако для этого нужен сильный внешний раздражительужас перед неотвратимой опасностью, ярость, потрясение и так далее. Я убежден, что аффекторный режимэто реликтовый режим работы мозга. Он сохранился с той далекой эпохи, когда гомо сапиенс только формировался, когда для человека были важны не только острота мышления, изобретательность и тормоза социального порядка, но и своеобразное самозабвение бешенства, право же, еще и сейчас незаменимое в схватке не на жизнь, а на смерть. Помните ДАртаньяна? Гершин-Горин изящным движением обнажил воображаемую шпагу и продекламировал: «Кровь бросилась ему в голову! Сейчас он был готов драться со всеми мушкетерами королевства». Гершин-Горин секунду помолчал и со вздохом повторил: