и сердце прекрасной дорогой ложится
между дождем и луной.
туземцы
туземцы живут в горах а конкретнее
их дома располагаются в ущельях гор.
в безопасных отвесных скатах.
я не знаю кто их научил этой безопасности.
но цунами и лавины обходят туземцев стороной.
доходит до того что они сидят на циновках курят
альпийские травы и наблюдают катастрофу природы
не шевелясь и внешне равнодушно.
туземцы не знают что такое измена.
когда им случается влюбиться они завоевывают
и забирают навсегда.
туземец живет 98 лет и знает только одну женщину.
туземец умирает когда убивает волка.
так принято.
когда туземец начинает глотать свои легкие
вместо воздуха он снимает со стены ружье и уходит.
никто не плачет. никто не бежит за ним.
все знают что туземец не вернется.
а время замерзает обращаясь в слух.
и когда раздается долгожданный выстрел
младший из сыновей протягивает матери винтовку
становится у края чернозема и смотрит как она
стреляет себе в грудь.
старшие начинают пеленать ее а младший поднимается
в горы и приносит тело отца и язык волка.
отца опускают в могилу
и кладут его голову на плечо матери.
туземцы самый счастливый народ.
их не смогла найти и изучить ни одна экспедиция.
их не смогла найти ни одна цивилизация.
говорят в их теле нет сердца.
говорят небо плачет за каждого из них.
говорят язык волка становится ласточкой.
а я не знаю кто мне все это рассказал.
узелок
независимость хуже смерти:
под ударами все равны.
и крошится мозг. отрешенно
нервы любовью полны.
и я плавлю время
и есть не могу абсолютно.
и стремлюсь как фанатик
к тебе как бездомный к уюту.
и невдомек что никто
никогда не предан:
из двух влюбленных
один влюблен. второй следом.
москва держит небо
и стелет постели
а плечи атлантов
давно онемели
от тяжести неба
свинца килограммов
и хочешь не хочешь
захочешь быть пьяным
невнятным
бубнить
водку в губы макая
в подмышку скулить
промежтем выбирая
из двух исполинов
того кто накормит
икрой и свободой.
мы встретимся скоро
на невском.
украдкой на невском
«простыла?»
и руку в карман
чтоб ладонь не остыла
и грела
карман соревнуя с морозом
твои заусенцы.
мы встретились сложно.
и сложно простились
не встретив друг друга
на кладбище диком
с цветами и вьюгой
и мальчиком
с равнодышащим веночком
«вам мамы!»
и больше ни буквы ни строчки.
углы
жди меня!
на той стороне угла
где площадь течет
как река текла
и стала ручьем
упираясь в лицо
прохожих
пытавшихся
скинуть кольцо
с маршрута
«я клерк в мониторной кишке»
с маршрута
«с 8 до 7 на крючке»
с маршрута
«домой на работу домой»
мне странно
что я до тебя был живой
и ждал не тебя
под гипнозом угла
где площадь течет
как река текла
и высохла.
без ностальгии по дну
и память себе оставляя одну
о взглядах
где темных огней стремена
но нет меченосцев
и кратер угла
городу больше не нужен.
а площадь течет
как река текла.
углы не становятся у́же.
немым
слишком много просят у Господа.
чую я скоро мне скоро мне.
мы с тобой были отростками
и зеленели и зеленели.
а теперь земли во рту досыта.
и редкие взгляды в небо.
и откровенно жалею
на панихиде свекрови
о детях которых не было
о детях ушедших под парусом.
мне на ладонь свою ладонь положи
чтобы разрешить миру быть непогрешимым.
странно
странно что в перспективе окна
площади рыбная величина
четко ложится на ребра усталого гриля.
и не моги запретить ей дышать
жабрами. и не дай Бог помешать
хвосту с головой заниматься нетленной любовью.
странно что кровь теряет себя
с потерей железа. мегерой терпя
сою. в сердцах тельцами оставшейся честной.
и не моги подменить ее код скоростью
мутной усталостью вод
давно не рожавших с любовью.
странно что здесь прохожих следы
пеленают себя не в капризы воды а в спицы велосипеда.
ухмылкой унылый рембрандт за окном
ревниво молчит и окажутся сном дома его светотени.
и не моги задержаться чуть-чуть в подсолнухах
в них сладострастно тонуть
пленившись жемчужиной слуха.
бледное утро. туман. будто север.
венеция или чукотка.
в слабости белых коленей
есть что-то сильное
непобедимое что-то.
и в клетку смотреть
не посмею слезы.
может ты чувствуешь насморк?
тебе до сих пор не дали салфеток?
несите! и только красных!!
на мысе ботинка таятся рифы
и то что осталось от алиби.
дуй в меня выстрелом
пулей стаккато
цепким ядом каннабиса.
на крышах овчарками стынут эльзы:
им не приготовили кость!
мне бы хотелось в тебе замирая
чувствовать пряную злость.
и в полюсе где расцветают снега
и время рисует нули
тоскует корма по корме
томится корма по корме
ложится корма на корму
и засыпает
странно что все это видела ты
но мне не сказала ни буквы.
странно что мне невесомости стыд
неведом как веки наутро.
странно что я разлюбила тебя
навзничь до Ъ знака.
странность со странностью явно в родстве
как холостяк и собака
странно что это дуэль. но один
всегда за спиной секунданта.
жутко ты корчила рожи слепым
под их глухое анданте.
мы не согрешили в рейхстаге побед
и не разбавляли слюну
друг другом в то утро когда я ушла
тебя оставив одну.
немым
мир состоит из прямых.
начиная с контура горизонта
кончая тростью слепого
обреченного никогда не увидеть
рассвет и ярко-красные горы.
мир трусоват. он прямой.
повезло если город где
вынужден жить однополосный.
в противном случае автобана стрела
делает жизнь несносной.
по перилам скользит рука
в себе оставляя занозу.
мир несгибаем как прут
из каленой до белого стали.
я люблю рисовать. красок нет.
карандаши достали.
может стоит залезть
на нелепый крыши конек
и прыгнуть в асфальт
поцелуи спрятав в трубе
не волнуйся. я просто тоскую мой друг.
я тоскую мой друг о тебе.
часовой механизм
серенады печальных песен моих
превращаются в горсти песка.
зеркало дробью вьется во мне
танцует бездомный канкан.
и отчаяньем мажу и мажу себя
от голени до головы.
город голодный улицы жрет
вздыхают усталые львы.
любить себя невозможно.
все блеф на кончике острия!
кончено! думала смерть обо мне.
толпились угрюмо друзья.
и я холодела шершаво касаясь
могильного шелка у рта.
хотелось чаю. но вместо него
слюной текла пустота.
и левый каблук опротивел
в ключицы впирая статику дна.
отрадно что в крематорий со мной
сегодня пришла весна
а время застыло убогий банкрот
в секундной и часовой.
и стало понятно что созданный мир
придуман был вовсе не мной.
но здесь как-то мертво и стыло лежать