В красном уголке его теперь уже редко увидишь. Поначалу он ещё много уповал на божью помощь, крестился, молился нараспев, а теперь его всё чаще лихорадилолоб в крупной испарине, волосы взъерошены, температура высокая, глаза бешенные Чем ближе приближалась полная луна, тем он, словно волкодлак из стародавних суеверий, становился всё нервозней и даже безумней. Иногда он видел такие ужасы, о которых опасался нам даже поведать. Не только мне, но даже папе, своему брату, оставляя внутри себя все эти неописуемые переживания.
Иногда с каким-то пугающим отчаянием в голосе заявлял, что всё все обречены, что выхода нет. Отец тогда стучал кулаком по столу, что аж вся посуда прыгала, и требовал того замолчать, воздержавшись от подобных фраз при детях. Каждый день по нескольку раз они только ругаются и спорят
На улице перестал показываться старик Шункар. Поначалу мало кто это заметил, наверное, неделя минула, как все опомнились, что нет больше этих шаманских песнопений на перекрёстках. Стучались к нему, да не открывает, не отвечает Несколько дней спустя, как Антон говорил, я сам-то не видел, вломились к нему в избу мужики с председателем, разведать, а не помер ли тот, да так и ахнули
Брат бы не стал меня нарочно запугивать, выдумывая всякие небылицы, особенно сейчасв такие времена. А после этих видений за окном я и сам был готов поверить во что угодно. Говорят, в углу одной из комнат шамана нашли, среди груды обглоданных человеческих костей, сидящего нагишом на корячках. Наружу выволокли, да чуть там и не растерзали.
Лицо, говорят, у него совсем изменилось. Чудищем стал немыслимым. Глаза навыкате, волосы, ресницы и ногтивсе повыпадали, кожа бледная-бледная, как у покойника, нос сильно сморщен, будто в застывшей гримасе, складки которой уже не разжать, челюсти вперёд выпятились, формируя под ноздрями уродство изменённой формы черепа, да не как у приматов, а совсем непонятное что-то. И за зубами ещё один ряд начал расти, сгибая вперёд да выпячивая передние основные. Так что рот его почти не смыкался теперь, уголки губ треснули, как и кожа щёк, и там новая соединительная ткань, как перепонка, выросла. Ничего человеческого в этом сморщенном зубастом лике не осталось. Знал бы отец, что мне это всё брат шёпотом втихаря пересказывает, такую трёпку бы Антохе задал
А внутрь, когда заглянули, там все стены в символах странных, углём начертанных, да кровью хлеставшей, уже подсохшей, измазано. Всё залито в смраде неистовом. И кости кругом лежат от его дочери да её детей-близнецов, сожрал, мол, живьём в ритуальном неистовстве сначала малых внуков, а потом и её, изменившись до неузнаваемости.
Что-то бурчал, верещал, да по-человечески подобным ртом говорить не мог уже. Один дядя Олег мог его бормотания понять и истрактовать всем. Говорил Шункар, что богиня лесов дань свирепую требует, жертвы кровавые, чтобы от чистого сердца шли. Кто своих любимых и дорогих ей поднесёт, тому и даст она дальше жить в новом мире.
Дядю за такое захотели запереть прямо вместе с Шункаром, говорят, нагнал на них страху белибердой своей, чуть драка не затесалась, хорошо папа вступился. Говорит, от лихорадки всё, заразу какую-то подхватил при ранении, и кто теперь знает, чем дело кончится. В больницу ж не повезёшь, есть ли они ещё вообще, больницы эти, и кто там работает..
В общем, так как тюрьмы на территории деревни нет, в одной из плотно закрывавшихся бань стали держать старика-шамана. Все выступили голосованием, что б его не кормить, а староста, председатель наш, Айдар Губей-улы, такого отношения не потерпел и велел еду бросать тому, а не морить голодом. Знаю, кости мальчишек и их матери собрать хотели да захоронить, но, вроде, так и не сунулся никто этим заниматься в проклятом шаманском доме, дабы на себя беду не накликать.
А день спустя наш агроном, Пётр Станиславович, опять мужиков всех собрална поле, недалеко от озера, где гадюшник обычно, высокая трава за ночь оказалась во многих местах странно примята, формируя целые прямые и извилистые линии. И народ походил там, повырисовывал орнамент полученный, вышел один из символов, что на стене у шамана был углём начертан, только огроменный со всё поле. И непонятно, кто б такой мог за ночь вообще создать в темноте, да ещё в идеальных пропорциях и симметрии там, где она была, ведь узор этот, «символ Шаб-Ниггурат», как его трактовали, представлял собой искривлённую пятиконечную звезду с дополнительными «рожками» и несуразными «завитушками». Никто не сознавался, а все друг друга начали подозревать да обвинять, меж собой перессорились
Луна разрасталась, а вместе с ней и наша тревога. Дядя Олег, казалось, больше вообще не спал. Сидел полулёжа то в кресле, то на стуле у окна за столиком, мог задремать, но снова кричал, вскакивал, что-то шептал или тараторил, даже «крестился» как-то иначеот левого плеча двумя перстами, как староверы, вёл к пупку, потом к левому плечу, оттуда наискось к правому бедру, да к левому по прямой, соединяя пять точек в ту самую пентаграмму. Кланялся непонятно куда и причитал всё про ту матерь-козу, чтобы нас защитила.
Они всё больше ругались с отцом. Впервые я слышал, как тот не сдерживается в выражениях, ругаясь передо мной и Антоном благим матом. Теперь уже было всё равно, какой смысл вести себя прилично, если от всего общества осталось около пятнадцати человек, да и человеком ли теперь был наш изменившийся до неузнаваемости шаман?
Антон как-то сводил меня к той бане, его показать, оказалось она председателю-то и принадлежит, на его земле стоит. Но нас заметил Митька-сторож, мужик необразованный, резкий, постоянно курящий, словно у него в погребах запас табака на самокрутки, или просто скуривающий уже по привычке всё подряд, что удаётся сорвать да насушить. Прогнал нас, в общем, ружьём угрожал, чтобы не совались. Как ему только оружие доверили
Брат ещё предположил, что оно не заряжено. Мол, вот чисто ребятню отпугивать, да не осталось в «Сухом Озере» уже ребятни. Младше Антона один я был, остальных, если лесные отродья не выловили, то родители увезли спасать отсюда неведомо куда. Как Антоха ребят трое ещё, и то из них некоторые постарше на год-другой. Остальные, кто есть, уже, считай, взрослые.
А в ночь полнолуния эти монстры снова пришли. Их будто бы что-то манило сюда. Раз за разом за минувшее время мы их отгоняли, они делали перерыв, передышку, и снова шли на деревню, не опасаясь никаких охранных костров. Зачем мы вообще их делаем каждый вечер? Возводим защитой на ночь, хотя они совершенно их не боятся!
Когда что-то тяжелое и неуклюжее подошло к нашему дому, начав скрестись и задевать частокол, отец взял ружья и снова отправился наружу. Дядю лихорадило у кухни, он вымаливал прощение у высших сил, держал в руках крупный нож для хлеба, закончившегося среди запасов первым же из всех наших продуктов, сидел так в обороне, покрытый потом, весь дрожа и озираясь по окнам, ожидая нападения с любой стороны. Двустволка была где-то неподалёку, так как на лишённой всякой скатерти столике виднелись небрежно уложенные патроны.
Я, затаившись в комнате, зажавшись в углу кровати под слоями тёплого одеяла, сквозь малюсенькую щель поглядывал на своё окно, за которым вновь ощущалось дыхание зла, и маячили странные фигуры теней, среди которых узнавались очертания вытянутой костяной пасти. Но я увидел в этот раз кое-что ещё.
Средь этих крупных челюстей, которые в раскрытом виде не могли вместиться даже в обозримое оконное пространство, вытягивался змееподобным хоботом склизкий и длинный язык, довольно толстый, цвета вяленого мяса, чьи запасы помогали нам проживать на пару с банками варенья.
Этот отросток будто жил своей жизнью, но самое главноеон тянулся непосредственно к ослепительному свету фонаря, касаясь того, получая ожоги с характерным шипением от нагретого до высокой температуры плафона, но будто бы не чувствуя никакой боли, продолжал двигаться, водить по нему и облизывать.
Тварь прервал от этого непонятного мне действа громкий выстрел, заставив отскочить в тень. Папа вышёл прогнать эту мерзость вновь с нашей лужайки, а в идеале, конечно же, пристрелить да убить вовсе. Кто знает, сколько там таких особей в стае, но убив даже одну и выставив эту костяную голову на шесте, отгоняя прочих, можно показать силу человеческой отваги и упорства. Сказать всем чудовищам, что им здесь не рады, что это не их дом и не их мир, а наша деревня. И отвадить всякое желание клокочущих порождений душной тугой ночи захаживать на нашу территорию.