Магазинами ярцевцы стали пользоваться тотчас, тут им никто не мог слова сказать, хотя порой и пытались: горожане постоянно делали некоторые запасы. Ярцевцы в таких случаях держались стойко, заступались друг за дружку в очередях и отражали натиск новоселов, пытавшихся пробиться к кассе с пакетом колбасы или пачкой масла. Кафе они тоже обжили скоро, тем более что, одевшись в дефицит, внешне совершенно перестали отличаться от обитателей институтского городка и выдавали себя, лишь только когда начинала сказываться кондиция. С клубом было сложнее: вход туда сразу же определили по пропускам. Ярцевская молодежь брала клуб ученых с бою, просачивалась тайными путями. Если же своего не достигала, то выражала обиду в словах и поступках: недавно угнала от клуба бочку-цистерну с квасом и угощала по дороге желающих.
И начальник отделения, конечно, вызывал Калинушкина, спрашивал строго:
До каких же пор безобразие терпеть будем? Развел, понимаешь, у себя на участке бандитов!
Александр Иванович задумчиво разглядывал серебряный герб своей фуражки, которую вертел в руках. Он соглашался с начальником безобразий кругом немало, но в отличие от него философически считал, что так было, есть и будет, если не всегда, то еще долго. Поэтому возражал:
Какие же это бандиты? Ребятишки озоруют. Меры приняты.
Какие меры? Конкретно!
Которых с бочкой задержали, родителей ихних оштрафовали. Три беседы провел в школе
Александр Иванович перечислял принятые меры, и постепенно на его румяном, но суровом от резких солдатских складок лице проступало выражение мечтательное и счастливое. Начальник с неодобрением смотрел на Калинушкина, подозревая и не без оснований философическое настроение у своего подчиненного. У лейтенанта действительно совсем некстати возникала перед глазами давняя, из его детства, картина: озеро, что под Ярцевском, большая лодка, на дне которой трепещут лещи и окуни, на дальнем берегу разинутые в яростном крике волосатые рты рыбаков и он, Сашка, с дружками, изо всех сил выгребающие чужую лодку против волны
Бочек-цистерн с квасом тогда не было!
Какие еще меры? Ну какие против них меры! Пашка Фетисов в школе на беседе в первом ряду сидел, а на другой день залез в чужой сад, нарвал, сукин сын, клубники полкастрюли. И такое зло разобрало Калинушкина, не сдержался, выхватил кастрюлю да Пашке на голову! Озорник на месте вертится, с головы кастрюлю рвет, а та словно прикипела. Клубника давленая из-под кастрюли течет, Пашка орет благим матом Александр Иванович до того перепугался руки задрожали; кое-как кастрюлю стянул с головы, Пашку к колодцу потащил, стал пятна с рубахи отмывать. Вот тебе и меры!
В понедельник вечером Калинушкин шел по своему участку. Все было в порядке, все как обычно. Бормотали со всех сторон телевизоры; возле дома шесть по улице Лесной из-под ярко-красного «Москвича» торчали ноги хозяина; к подъезду десятого молодой бородач галопом тащил зареванного пацана, испуганно поглядывая на верхние окна через пять минут там должен был разгореться небольшой скандал: опять этот бородатый недотепа забыл вовремя забрать сына из детского сада; возле четырнадцатого дробь один у крохотного столика, сойдясь, как бараны лоб в лоб, за шахматной доской, уже сидели два очкарика; поодаль, у коттеджей, компания пела под гитару, пела культурно, про пограничников. Калинушкин завернул за угол и встрепенулся. Приткнувшись к ограде, стояли два пыльных грузовика. На бортах надпись: «Уборочная». Александр Иванович заглянул в кузова пусто, в кабины шоферы спали, закутав головы пиджаками. Участковый растолкал их.
Чего вас сюда занесло? спросил он, проверяя документы. Дорога-то ваша во-о-он где!
Шоферы подтвердили: верно, свернули не там, возвращаться не стали, решили заночевать. Попахивало от шоферов спиртным, хотя и не сильно, граммов на сто пятьдесят, к тому же один нездоров оказался живот схватило Совсем не место им тут было для ночлега, совсем не место! Александр Иванович так и сказал, только с дипломатией: у человека, может, болезнь серьезная внутри, может, даже и холера, соображать надо не только на четверых; в городе больница, лекарство дадут, и гостиница есть, можно культурно отдохнуть.
Шоферы почесались, повздыхали, потом решили, что лейтенант правильно рассудил, и стали собираться. Уехали они или нет, Александр Иванович так и не узнал, потому что, глянув на часы, спохватился: кино начиналось, пора на дежурство в клуб.
Больше в тот вечер ничего особенного не произошло, и Калинушкин, вернувшись домой, лег спать со спокойной совестью и легким сердцем. Никаких происшествий не было ни на другой день, ни на третий. Поэтому когда в четверг утром его позвали к начальнику, шел он все с тем же легким сердцем и спокойной совестью.
Начальник усадил Калинушкина, помолчал, поиграл пальцами по столу, спросил деловито:
Сколько вам до пенсии-то?
Пять лет мне до пенсии, ответил Александр Иванович, насторожившись.
Начальник еще помолчал и еще сыграл на крышке стола некий этюд, чтобы собеседник вполне созрел для разговора.
Пять лет Ну вот что, лейтенант! Я вас не раз предупреждал насчет озорства на участке, верно? Вы мне в ответ философию разводили. И что получилось?
Калинушкин не знал, что получилось, но понял, всем телом почувствовал: беда!
Не знаете, значит? продолжал начальник, с какой-то жалостью поглядывая на участкового, словно тот был неизлечимо болен, но не догадывался об этом. Даже не знаете, как у вас на участке дела обстоят. Плохо!
Александру Ивановичу стало жарко и душно. Он вовсе не был из робкого десятка, но очень уж непривычно вел себя начальник. Обычно шумел не остановишь; Калинушкин в ответ чуток придуривался, потихоньку отшучивался, тем все и кончалось.
На Лесной, тридцать шесть, кто у вас живет?
Билибин! без запинки ответил Александр Иванович.
Так вот налет был на Билибиных. В понедельник ночью.
Калинушкин даже охнул, растерявшись. Три дня прошло, а он не в курсе. Тут шуточками не отделаешься, виноват
Крепко, товарищ капитан?
Крепко не крепко, а факт налицо. Надет. Забрались хулиганы, натворили дел Цветы редкие украли
Цветы-ы, протянул Александр Иванович облегченно и разочарованно. Какой же это налет?
И тут наконец знакомые рокочущие ноты прорезались в голосе начальника. Он говорил, что ему надоело повторять лейтенанту одно и то же много лет подряд; что Калинушкину доверили самый ответственный участок в городе, а он доверия не оправдывает, работа на участке запущена, участковый сквозь пальцы смотрит на хулиганство; что и раньше, на прежнем участке, у лейтенанта немало было озорства и настало время спросить прямо: хочет он работать в милиции или нет?
Капитан прорабатывал Александра Ивановича по всем правилам, вдоль и поперек, и похлопывал при этом ладонью по двум папкам, положенным на самом виду, перед глазами: по старой, пухлой, вытащенной из архива, с кляузами насчет поломанных яблонь и выбитых стекол, и новой, тоненькой, еще не успевшей разбухнуть. И это тоже была совершенно незнакомая деталь в проработке. Правда, отчитывая Калинушкина, капитан почему-то глядел при этом куда-то в сторону, словно бы разговаривал с другим человеком, сидевшим поодаль, метрах в трех от Александра Ивановича. Если бы посторонний в самом деле находился в кабинете, он наверняка решил бы, что лейтенант вообще никакого отношения к происшествию не имеет. Может быть, поэтому и Калинушкин, несмотря на обидные слова, понемногу успокаивался.
Неделю вам на расследование! произнес капитан, безуспешно пытаясь сохранить в своем голосе строгость. Не справитесь на меня не обижайтесь. Поняли?
Понял!
Ничего Калинушкин не понял. Что за штука, отчего капитан раскипятился? Ну, сорвали цветы, нехорошо, конечно, озорство, поймал бы с цветами привлек. Но ведь не налет, не кража! Одно слово цветы Может, неприятности какие у начальника? Или приказ новый насчет озорства? Видно, так. Теперь месяца два жизни не будет, пока еще свежий.
В общем, Александр Иванович поволновался, но не очень. По-настоящему заволновался он на другой день, когда его опять вызвал начальник и приказал доложить, как идет расследование. За день Калинушкин только успел забежать к Билибиным, но никого там не застал. Обрывки стеблей на цветочной клумбе совсем засохли. Лейтенант подивился на уцелевшие: верно, редкие, таких он сроду не видел. Надо было сорвать один для опознания. Их, правда, на клумбе оставалось не так уж много, но что поделаешь: не водить же сюда каждого!