Я сидел, как на сковороде в аду, но не перебивал. Давний опыт сообщалстанет хуже.
Баба Нюся проводила голоногую девицу взглядом до самого подъезда, перед которым юная вертихвостка решила, видимо, сдуть пылинки с лакированных туфелек. Или поправить что-то там, внизу, в общем, сделать что-то типично женское, что ей кажется необходимым. Словом, она нагнуласьсо всеми вытекающими из формы ее одежды последствиями.
Вот позорище-то, другая бы от стыда провалилась тьфу, срамота. В сердцах баба Нюся перевела взгляд на другую сторону двора.
Я заметил, как то же самое сделал молодой человек, из тени ближайшего дерева, как и мы, только что наблюдавший за бесплатным представлением, а теперь уставившийся на дверь подъезда. Баба Нюся покачала головой:
Еще один фрукт. Ему бы книжки умные читать, а он, бесстыжий, на титьки пялится.
Старушка вновь умолкла, укоризненно уставившись на не о том думавшего незнакомца, я же резко подался назад. Лоб покрылся испариной. Если из окна так хорошо видно бабулю, значит, и меня, и если обнаруженный фрукт висит под деревом именно по мою душу
Собраться бы с силами, пойти да высказать насчет его глазенок распутных и мыслей поганых все что накопилось Представляешь. Бабуля обернулась ко мне. Возвращаюсь вчера из поликлиники Сталина нет на этих мздоимцев! Уйму народу без очереди примут, перед некоторыми лебезят, чуть задницу не вылизывают. Тьфу! А старикисидят, ждут. Потому как нету у нас ни родственников в верхах, ни денег лишних
Неизвестный под деревом принялся названивать по мобильнику. Я занервничал.
Что насчет девушки, молдаванки, из девяносто девятой? Простите, но если ей нужна помощь, то нужно торопиться.
Зазноба твоя? Понятно. Да, нужно. Одна только Анна Макарьевна теперь никуда не торопится. Никому не нужна.
Старушка вдруг старательно прищурилась.
Ну, ты глянь, вон, выходит из подъезда. Опять эта, которая при входе вымя вывалила. Еще недавно сикилявка голоштанная в песочнице возиласьБаба Нюся старчески-зло сплюнула без слюны, только чтоб обозначить отношение. И, вона, гляди ж тыопять прошла не поздоровавшись, как вдоль пустого места. Видела ведь, что я тут сижу! А я, между прочим, ветеран войны и труда! И ни здрасьте, ни до свидания, ни как здоровье, бабушка Вот когда во дворе целых два месяца чужая машина стояла, из нее ребятки со мной здоровались, даже за лекарствами ходили.
Новость вышла не слишком неожиданной. Я ждал, что за квартирой будут усиленно следить. Но не терпелось узнать насчет Челесты.
А человек под деревом по-прежнему глядел в мою сторону.
Во двор въехала незнакомая машина. Черная. Опасная. Чем-то встревожившая. Из нее раздался четкий гнусавый голос:
Здесь?
Происходящее на улице я слышал прекрасно, у старушки окна старые, деревянные, все в щелях.
Баба Нюся, быстрее, взмолился я. Куда пошла девушка? Что случилось?
Как все было, сама я не видала, выдала, наконец, говорливая бабушка. Шурка рассказала. Из соседнего дома. Знаешь, из пятьдесят
Знаю, баба Нюся. Что рассказала?
Пошла твоя красотулечка вон туда, на овраг, церкву смотреть. Увидела, как выносят гроб. И захлопала в ладоши, умалишенная.
В ладоши?!
Ну, дык. А хоронили Петьку, местного алкаша. Из сто десятой. Вот, его дружки, уже не раз помянувшие, и учудили. Уделали бедняжку
Где она?! В полиции? В больнице? В
Слово «морг» не вылетело, застряв на языке.
В полиции? Баба Нюся отрицательно покачала головой. Нет, полицию сюда не вызывали, полицию эту самую, чтоб ей пусто было, сразу в травма-пункт вызвали. Но сюда они тоже должны приехать, им же надо опросить, как все было. А кто расскажет, как не Анна Макарьевна? Ты заходи потом, я тебе все расскажу.
Подъехали еще две машины. Отнюдь не полиция. Часть выгрузившихся ребят окружала дом, несколько человек двинулись по направлению подъезда. Некоторые смотрели на мои открытые окна вверху.
Спасибо, баб Нюсь. Огромное!
Чмокнув старушку в сморщенную щеку, я опрометью бросился к выходу, потом вверх, в квартиру. Ичерез окнона корабль.
Взлет!
Кольцо окружения на улице плотно, но бесплодно сжималось.
Глава 5
Вот она, родная: медикаментами с ног до головы перемазана, бинтами перемотана, сидит на стульчике в коридоре, среди прочих бедолаг. Увидела меня, расцвела, что-то радостно залопотала.
О, порка мадоннавыплеснулась из меня запомненная энергичная фраза, весьма уместная для такого случая.
Глаза Челесты вылезли из орбит:
Довэ ай аскольтато квеста скифецца?!*
*(Где ты услышал эту мерзость?)
Я был безумно рад ее видеть.
Сказал что-то не то? Сорри. Впредь буду ругаться своими словами, а не твоими.
В регистратуре выяснилось, что девушка попала сюда с многочисленными ушибами и переломом руки. Ее долго не хотели обслуживать без полиса и документов, но, спасибо какому-то мужику с оторванным ухом, застращал иностранным подданством бедолаги. Первую помощь оказали до выяснения паспортных данных.
Полицию вызвали, ждем, напоследок сообщила регистраторша. А они ищут переводчика. А вы кто ей будете?
Знакомый. Не надо переводчика. Я ее забираю.
Нельзя! Нужно дождаться
Ее уже никто не слушал.
Ойкнув, подхваченная на руки Челеста с восторгом повисла на мне, как коала на любимом эвкалипте.
Осторожно! завопил я встречному потоку. Дорогу!
Бегать по заполненным инвалидами лестничным пролетамеще то удовольствие. Меня проклинали, о болтавшиеся сбоку девичьи ножки кто-то стукался, иногда эти ножки задевали стены или перила. Челеста терпела и счастливо прижималась. Я летел, в мозгу полыхало: промедление смерти подобно. Каждая потерянная секунда приближала развязку, от которой не поздоровится. Да, не поздоровится именно мне, это эгоистично, но как же иначе, ведь для меняболее чем принципиально.
Заботливо придержанная кем-то дверь выбросила нас на улицу, где я впрыгнул в корабль, очень изумив хромавшего в травмпункт пьяницу. Пока я располагал девушку на постели и выруливал вверх в обход многочисленных проводов, тот долго тер глаза и тряс головой.
Передвигаться по самому низу центральных улиц было сложно, везде что-то висело и мешало, но летательный аппарат успешно вышел из опасной зоны. Я направил его далеко за город.
Челеста виновато моргала. Непривычно тихая, она сидела, не двигаясь. Даже не жестикулировала, что для нее совершенно непривычно. Словно побитая собака. Причем, действительно побитая. Щеки и лоб расцарапаны, под глазом что-то наливается, шея в грязи. На остальное вообще смотреть страшно.
Ключ, надеюсь, не потеряла?
Си-си, закивала девушка. Экко ла кьяве. Нелла таска.*
*(Да-да. Вот ключ. В кармане)
Только скажи: зачем ты хлопала на похоронах?
Я изобразил «жмура»: руки сложены на животе, глаза закрыты, тело склонилось назадтипа, лег. Потом резко отстранился и зааплодировал, как бы глядя со стороны.
Э пер традиционэ.*
*(По традиции)
Кажется, говорит, что это традиция такая. У меня вырвался выдох облегчения: головой юнга не повредилась, и это радовало.
Она была в своем красном платье, ныне выглядевшем более чем плачевно, в моей куртке и в туфельках, совершенно неуместных в средней полосе в такое время. Одна рукав гипсе, остальное просто перевязано на местах многочисленных ссадин и ушибов.
Горло перехватывало от ее усилий не выдать боль. От вымученной улыбки. Невероятного оптимизма. И бесконечной веры в меня.
Пожав хрупкими плечиками (и конвульсивно дернувшись от этого движения), Челеста пробормотала под нос:
Ки нон ведэ иль фондо нон пасси ль аква.*
*(Не зная броду не суйся в воду)
Я потянул с шеи медальон.
Потерпи, если будет больно. Надеюсь, это недолго.
Наступать на прежние грабли? Увольте. Проведем эксперимент. Развязав веревочку укротителя корабля, я разулся и прилег рядом с девушкой.
Челеста заинтригованно наблюдала за моими манипуляциями. Страха не заметно, что логично: если кто-то помогает ей, пока она в таком положении, то это, с большой долей уверенности, друг. И предыдущие мои действия тоже, как мне кажется, показывали, что я больше друг, чем наоборот. Намного больше.