От таких мыслей самому стало стыдно.
Но нужно ли? Я уже видел тебя вас летом.
В конце я позорно смешался в мыслях о сорванном ритуале, погоне и моей не последней роли в этом.
Видел? Полина на секунду задумалась. Видел все? От начала до конца?
Да. И зачем-то добавил: Один раз.
Что ж
Подцепленный пальцами, просторный льняной балахон пронесся снизу вверх по открывавшейся фигуре и упал на землюсморщенный и никому не нужный. Напоминающий меня. Меня тоже воспринимали как предмет обстановки, хоть и говорящий. Как туман или ветер.
Впрочем, все посторонние мысли быстро свернулись калачиком и уснули, жить остались только глазаполной жизнью, самой что ни есть полнокровной. Потому что как на такое не смотреть? Это преступление против человечности, за которое нужно судить, как за убийство прекрасного или насилие над беззащитным!
Полина двинулась вниз, к воде.
Ты собираешься купаться?! В такую холодрыгу?
Мы всегда купаемся, это часть ритуала. Она на миг обернулась, лицо было предельно спокойным, взгляд отстраненным. Это освежает и бодрит. А после воды снаружи будет казаться тепло.
Босые ступни прошелестели к блестящей глади, Полина улыбнулась всему мируи мне как его неотъемлемой части, и чувственный силуэт, в данный миг желанный просто до колик, погрузился во впившуюся ледяными иглами стихию. Девушка бормотала какие-то необходимые случаю слова, словно заклинания. Снова: «Альфалиэль, сестры, я, любая, каждую луну»
Шаг за шагом Полина погружалась все глубже. Я глядел и почти реально ощущал покалывающую тьмой и холодом обволакивающую вязкость. В такую погоду ни я, ни кто другой достаточно вменяемый не рискнул бы по своей воле лезть в реку, а тутхрупкая девушка с ласковыми тонкими плечами, стройным станом и
Я перевел взор выше. Хрупкая-то хрупкая, выстрелило в мозгу, а за своего Альфалиэляв огонь в воду. Вот бы меня так обожали.
В посеребренной искорками тьме смутно мелькало недавно скрытое, будоражило кровь безумием доступной недоступности, будило фантазию а потом всеми силами загоняло ее обратно, опять в то стойло, откуда лучше бы ей носу не казать.
Олицетворение женственности и жертвенности. Она божественна, сказал я себе. И повторил, смакуя на языке и вникая во все смыслы. И еще раз. И снова, чтобы вспомнить и осознать, что в моих устах такой комплимент рождается только в самом крайнем случае.
Божественна. Желанна. И абсолютно недоступна, как мечта ребенка стать большим в одночасье.
Потому что ее любимый мужчинабог.
Вот так влип.
Прямо из воды Полина произнесла, привычно обращаясь в никуда:
Странник. Приходи сюда завтра. Поговорим еще. Сможешь?
Конечно! вырвалось у меня раньше, чем раскрылся рот. С удовольствием!
В полночь? Или Сможешь раньше? Часов в одиннадцать?
Как скажешь. За тобой зайти?
Полина вспомнила свой полет:
Да, зайти. Замечательная идея.
Куда?
Домой не надо. Я выйду на луг со стороны колодца.
Ночная купальщица умолкла.
Другая на ее месте утопила бы меня в вопросах. На которые я не знал бы ответов. Поэтому с Полиной было легко. И приятно.
Она вдруг виновато улыбнулась.
А сможешь назад меня тожепо воздуху? Не слишком бессовестно ломаю твои планы?
С радостью! выдалось как на духу.
И было рождение Афродиты из вод, затем восхождение и полет.
В общем, денек удался на славу.
Глава 4
Довольный, как слон после кормежки, я лихо подрулил к дому. Все замечательно. Оконные защелки, как просил, Челеста открыла.
Внутри меня ждал сюрприз. Моей напарницы не было. Заскочив через подоконник, я промчался по всем комнатам. Куда она могла пойти и зачем? Ее похитили? Для воздействия на меня, чтобы вернул то, чего у меня нет? Сусанна ведь знает
Да, она знает. А вот ее папашанет.
Я облетел все прилегающие улицы. Потом следующие. Потом долго носился по городу, заглядывая в каждую подворотню. Пусто. Я вернулся в квартиру. Прэлэстная ситуация.
Тупо раскачиваясь взад-вперед, я сидел в кресле. Никаких вразумительных мыслей не приходило. Бедная итальяночка, как можно было оставить ее одну в незнакомом мире, в чужой стране, где у меня проблемы с законом и теми, кто считает себя вне его?
Стоп, есть способ что-то узнать. Я вскочил, впрыгнул в корабль, велел спуститься и заглянул в окно первого этажа. Вечный дозорный нашего двора не спал. Точнее, не спала. Она сидела перед телевизором.
Я глянул на часы и чертыхнулся. Уже день. Даже не заметил, как пролетело время.
Светиться перед камерой на входе в подъезд нельзя, пришлось вновь подняться до окон квартиры. Я пронесся через нее насквозь и спустился по лестнице на первый этажпользоваться лифтом показалось опасно: куда бежать, если что?
За нужной дверью задребезжал звонок, сразу послышалось, как грузное тело прошаркало к двери.
Кто? Кого?
Баба Нюся! Это Олежик из сто седьмой.
Олежа? Для нее я всегда оставался маленьким неуемным сорванцом с верхнего этажа. А тебя искали. Какие-то люди. Потом милиция.
Полиция, поправил я. Но бабу Нюсю такие тонкости не волновали. Я знаю. Пришел спросить, здесь ничего в подъезде или на улице необычного не происходило?
А чего натворил? Небось опять изделия номер два водой наполнял и бомбардировку устраивал?
Донесся сухой рваный смех.
Баб Нюсь, я вырос уже. Смотрите, какой большой. И спрашиваю не о своих проделках. Говорят, что-то было у дома. Вы же всегда все знаете, расскажите, пожалуйста.
Ну, заходи, присаживайся. Дверь отворилась, баба Нюся пропустила меня внутрь. Чаю?
Спасибо, только что пил. Что вы видели?
Я старался вести себя предельно вежливо и аккуратно, как граф на императорском приеме. Иначе можно так попасть
Боевая старушенция много лет гоняла нас, пацанов, как голубей, и всячески крыла за каждую провинность. Острая на словцо и тяжелая на руку, сейчас она подуспокоилась, с возрастом скандально-силовые методы ушли в прошлое и сменились скрытым наблюдением. На последнее я и рассчитывал.
Кажется, понимаю, о чем спрашиваешь. Покряхтев, баба Нюся расположилась на диване у окнаее обычном «рабочем месте». Вернее, о ком. Точно, вырос ты уже, Олежа. Ты ведь про маленькую симпатичную грузинку?
У меня будто гора с плеч свалилась.
Ага, про девушку, только она не грузинка. Черненькая такая, кудрявая, худенькая
Ну, точно, она. Из девяносто девятой. Не грузинка, говоришь? Тогда, наверное, молдаванка. Балаболила что-то по-своему. Речь чем-то похожа. Однажды был у меня один ухажер-молдаван
Я не выдержал:
Почему из девяносто девятой? Не ошибаетесь?
Откуда же еще? Баба Нюся посмотрела на меня, будто я усомнился в шаровидности Земли или завел Волгу в Аральское море. Поверь, голубок, Анна Макарьевна, как бы этого кому-то ни хотелось, из ума не выжила, я всех своих назубок знаю, и русских, и нерусских. Всех! В сто третьейармяне. В сотойдагестанцы. Но этане их девочка, иначе повыскакивали бы все на шум, такое бы началось....
Баба Нюся вдруг приникла к окну.
Глянь, Олежа, какие стервецы. Не люблю современную молодежь шумят день и ночь, в подъезде гадят, курят под окнами. А уж как ведут себя, поганцы
Кривой палец погрозил из окна посмеявшимся мальцам, один из которых только что прилюдно помочился под деревом.
Были бы силы Раньше я бы так не оставила. До обкома партии дошла бы. За уши в милицию бы притащила, чтоб не повадно было. А уж милиция бы их пужанула, так пужанула. А ныне-то у наспо-ли-ци-я Тьфу на них, войну забывших. Она предупреждающе выставила руку, чтоб я молчал, и перевела дух. Речь еще не окончена. Теперь всюду так, куда ни гляньодно и то же: грязь, стыд, срам. Вона, гляди, какая идет: дойки выпятила, пупок наружу, задницей прямо танцует Засранка малолетняя. Никакой управы на них, окаянных. И жаловаться некому. Только если родителям, но где ж их отыскать-то. Живут, небось, где-то в своей сельской Тьмутаракани и радуются, как умничка-дочка замечательно в городе устроилась, да как прилежно учится и хорошо себя ведет, старших уважает