Агнес пошла на выход, но, остановившись у двери, сказала:
Ты стеклодуву про стекло напиши, конечно, но не забывай: три дня у тебя, она показала ему три пальца. Три дня.
Я помню, госпожа, Удо Люббель низко поклонился ей. Я всё сделаю, как вы велели.
Он смотрел на неё внимательно, взгляд его был хуже десятка вопросов, он ждал, что она ещё скажет:
Агнес, повторила она, я племянница кавалера Фолькофа. Может быть, вы о нём слыхали?
Как же не слыхать? Конечно, я слыхал о нём, это он привёз серебряную раку из Фёренбурга, я даже знал его немного, он был как-то у меня перед поездкой в чумной город, спокойно говорил знаменитый врачеватель, всё ещё внимательно разглядывая девушку.
Вот как? Старик хирург знал её господина? Это всё меняло, теперь ей уже расхотелось разговаривать с ним на ту тему, ради которой она к нему пришла. Она встала:
Спасибо, что приняли, думаю, что зря вас побеспокоила. Интерес мой пустой был, пойду я.
Стойте, строго сказал он. Вижу я, что вы взволнованы, думаю, что интерес ваш был не пустой.
Девушка остановилась в нерешительности. Кажется, врачеватель внушал ей доверие. Да и дом у него был интересен, большие окна, лампы красивые, стол со столешницей из белого камня, книги, книги, книги повсюду, исписанные бумаги, странные инструменты, человеческий скелет в углу.
Коли вы пришли с тайной хворью, продолжал Отто Лейбус, его явно заинтриговала эта умная девушка, клянусь распятием, что тайна ваша останется тут.
А если тайная хворь такова, что удивит вас, и вы откажитесь мне помогать, так вы тоже тайну сохраните? в нерешительности спросила Агнес.
Клянусь, ваша тайна останется со мной, он улыбался. Да и нет таких хворей, ни у мужей, ни у жён, что я ещё не видал. Уж вы мне поверьте.
Нет таких хворей? переспросила Агнес.
Все болезни людские, что описаны, все я видел, не без гордости говорил хирург. А те, что не описаны Ну, таких я не знаю
Раз вы хирург, сказала девушка, то, видимо, удаляли
Что? Опухоли, родинки, бородавки, жировики, вросшие ногти, костные наросты?
Нуона не решалась ему сказать.
Ну, говорите, не стесняйтесь, продолжал Отто Лейбус, я всё удалял, если бы вы знали, сколько я отрезал рук и ног, говорите, что вас беспокоит.
Меня беспокоит одна вещь Которой быть не должно.
Покажите.
Она в таком месте
Понимаю, в таком месте, которое видеть должно только мужу.
Да, сказала Агнес с каким-то даже облечением. Именно.
И доктору. Понимаю, для девицы перед замужеством очень важно, чтобы всё было красиво, чтобы жених не отвернулся на брачном ложе от неё.
Да, согласилась девушка.
Показывайте, я сейчас зажгу лампы, сказал он вставая.
Но это В таком местеОна опять говорила это нерешительно, даже стесняясь, что было совсем не в её нраве.
Ах, дитя моё, вряд ли вы меня чем-нибудь удивите, отвечал старый хирург, зажигая необычные лампы одну за другой и ставя их на стол, я всё уже видел и у мужей, и у жён тысячу раз. Где эта ваша «вещь», которую надобно удалить?
Она у меняона вздохнула. На крестце.
Влезайте на стол, становитесь на колени, я взгляну и скажу, можно ли её удалить. Прошу вас, вот скамеечка, вставайте и влезайте на стол.
Агнес делала то, что он велит. И очень при этом волновалась, она даже поискала глазами Уту, кажется, нуждаясь в поддержке, но Уту врачеватель не впустил. Наконец, она залезла на стол и стала на колени. А он подошёл к ней сзади, поставив рядом лампы:
Давненько, давненько я не задирал девицам юбок, сказал хирург, копаясь в её одежде, уж и забыл, как это делается.
Тон его был спокоен, а вот Агнес волновалась. Наконец он поднял её юбки. И застыл! Агнес вдруг улыбнулась, хоть её поза и не располагала к улыбкам. Она не видела его лица, но буквально чувствовала его растерянность. Девушка одёрнула юбки, слезла со стола, уставилась теперь уже в серьёзное лицо старого врачевателя:
Так что, доктор? Видали вы такое? Сможете мне помочь? Агнес едва не смеялась, видя его растерянность. Хотя смеяться ей не надо было бы. Дело-то не очень и смешное вышло бы, донеси он на неё. Ну, господин Лейбус, сможете?
Он молчал. Тогда Агнес полезла в кошель и достала из него маленький красивый флакончик:
Коли сможете мне помочь, расплачусь с вами вот этим.
А что это? рассеяно спросил старик.
Это снадобье, если его намазать на шею женщины, то оно рождает в ближних к ней мужчинах страсть неуёмную и придаёт им мужских сил. Впрочем, могу заплатить и серебром.
Приходите завтра, госпожа, утром, пока света много и глаза мои ещё видят, сказал он, чуть подумав. С собой возьмите тряпок побольше.
Так какую плату вы пожелаете? спросила девушка, чуть улыбаясь. Снадобье или серебро?
Хочу испытать снадобье. Хочу знать, неужели такое возможно.
Выходя от хирурга, Агнес думала о том, что всё у неё, кажется, получилось. И можно было бы довольной быть сегодняшним днём, вот только поняла она, что денег у неё было мало. Сто талеров да один золотой! Что это? Этого ни на что не хватит. Ведь ей и посуда аптекарская, и шар хрустальный, и, может быть, услуги хирурга нужны. Очень нужны. И на всё это деньги надобны. А жить ещё нужно, людишек своих содержать, лошадям корм, они жрут как не в себя, за дом платить, платьев новых хочется, книг. Всего хочется. И на всё деньги, деньги, деньги нужны. Серебро хотя бы. А лучше золото. Да, денег ей нужно было много, очень много. Так и садилась она в карету с лицом задумчивым. И дума у неё была лишь одна.
Глава 7
Странным человеком был брат Семион. Смотрел на него Волков и удивлялся. Как будто два разных человека жили в этом немолодом, начинающем уже лысеть монахе тридцати с лишним лет. Иной раз так удивлял он кавалера умениями своими, знаниями и продуманностью. О чём бы ни говорилпро всё знал. А чего не знал, так про то и не заикался. Во всём продуманность была, обо всём, кажется, уже подумал наперёд. Писание знал едва ли не наизусть. При таком бы уме ему епископом быть, но нет. В жадности своей пределов не знал, до глупости скатывался.
Дом тому пример, взял и почти все деньги, что епископ ему на церковь выделил, на дом для себя потратил. Да ещё не зная наперёд, не придётся ли отсюда бежать, бросив дом под факела горцев. Не дурак ли? А ещё запойный он был. Как начинал вино пить, так одним стаканом не обходился. Пил допьяна. Мог не пить месяц, а как пригубит, так его как прорывало. И ещё одна беда у него быладаже трезвый не мог он мимо баб спокойно ходить.
Всякую, что молодая и что старая, он желал причастить да исповедовать. Да ещё «в шутку», коли муж не видит, за грудь приласкать, а то и за зад ущипнуть. И это если трезв. А уж если пьян, то совсем был дурак. Кабак едва-едва открылся в деревне, а кабатчик уже приходил жаловаться, что поп ходит туда часто. И ладно, если бы просто пил. Так он девок местных, стращая геенной огненной за блуд, тут же к блуду склоняет. И за дело их не давая им ничего. Ни крейцера. Но обещая молиться за них и причащать их, исповедовать, грехи им отпускать.
Да и чёрт бы с ними, и с девками, и кабатчиком, но что это за поп, что за святой отец, если он по кабацким девкам ходит? В чём тогда святость его, если он в кабаке с девками якшается? Волкову пришлось делать ему выговор.
Как всегда, брат Семион с лёгкостью дал ему обещание с этим покончить. Да вот только Волков уже знал цену его обещаниям.
И пригрозил, что попросит у епископа другого попа на приход Эшбахта, если он не образумится. Тут уже монах призадумался. Знал, что кавалер слов на ветер не бросает.
Но когда было нужно, дело своё брат Семион знал. Со свадьбой Рене он опростоволоситься не хотел и начал приготовления к ней загодя. Так как церкви не было, он испросил разрешения провести церемонию во дворе господского дома. Двор-то немаленький, сколько бы людей не пришловсе бы влезли. Господин Эшбахта хоть не рад был тому, да отказать не мог, никак сестра родная замуж выходит. Двор подмели, лишнее убрали, соорудили амвон, тряпкой накрыли, алтарь воздвигли. Всё ещё вечером было сделано. Волков сестре в приданое дал четыреста монет. Жалко было, конечно. Но не мог же он своей сестре дать меньше. А ещё отписал ей в приданое одну девку дворовую, самую визгливую и суматошную, что его вечно раздражала нытьём и препирательствами. И болван Рене, как о том узнал, пришёл благодарить, пришёл с Бертье. Старый дурак стоял, шляпу мял, в глазах у него слёзы стояли, говорил, что благодарит Бога, что встретил Волкова на склоне лет. А кавалер только раздражался от этого. Он и так не очень рад был тому, что отдаёт сестру за него.