Он боится боли. Выдави из него все, что нужно. Ступай, отомсти за моего отца. Выбей Дружичей и приведи мне маленького сына Милоша.
Булксу ударил челом, рукой на ощупь потянулся за мешком с останками Милоша, отступил спиной вперед.
Каган развернулся, взял на руки Гантульгу как ребенка и направился к юрте. Всюду, где он ступал, опускались головы, наклонялись топоры и копья, бунчуки и шапки.
За большой юртой Булксу вышел на всадников, ждущих у ее входа. Это не были хунгуры или союзникидаугры или угорцы, были это лендичи высоких родов и обширных волостей. Нынче уже не горделивые, нынче уже не конные и не оружные, но сломленные, согнутые тяжестью поражения. Побитые и покоренные.
Группу возглавлял высокий мощный мужчина с орлиным носом, черной бородой, в сварнийском шишаке с бармицей и с железными бляшками на кольчуге. Когда Булксу проходил мимо, он как раз снимал с пояса меч. А потом пал на колени, покорно, как пес, ожидая, пока каган решит принять у него клятву. За ним стоял старик в обшитом мехом плаще, с лысоватой головой, держа станицухоругвь, украшенную деревянным, тупо глядящим во все стороны Трибогом. А дальше стоял на коленях отряд воинов, усатых и бородатых, с головами, бритыми под горшок, в кольчугах, кожанках и сюркоттах.
Будь у Булксу больше времени, он бы увидел, как на его глазах творится история, а палатин Старшей Лендии Драгомир бьет челом и приносит клятву кагану хунгуров. Но голова в правой руке Булксу напоминала об обязанностях. Он шел к юртам, шатрамтуда, где у двухколесной повозки, запряженной каурыми лошадьми, ждала его жена Конна и сын. Маленький, всего шести весен Могке, что выставлял нетерпеливое личико в малахае над бортом.
Булксу подошел ближе, осторожно положил мешок на повозку, а потом сам туда вскочил. Поцеловал и обнял жену. Схватил и поднял Могке. Целовал, прижимал к груди, а в глазах его светилось счастье.
Могке, малыш мой. Мой сынок, моя душа, жеребенок мой, шептал он. Могке, отцу твоему дали важное задание. Отец твой выслужится кагану, а милость падет и на тебя тоже. Может займешь свое место в юрте по правую руку от владыки?
Долго тебя не было, сказала жена.
Булксу поставил сына на повозку.
Нужно ехать. Зови рабов, подданных сестер и твоего брата Тормаса. Мне нужны будут силы. Все кони, все мужчины. Пусть аул объединится, словно связка дротиков, пусть станет единым копьем в моей руке. Если удастся, то станем великими. Куплю тебе рабыню. Коней, новую, лучшую юрту. Тотемы и драгоценности. Заушницы и эти лендийские обручи на голову.
Сто это? Папа? Сто это? спросил маленький Могке, кладя руку на мешок и пытаясь катать его, словно был это набитый шерстью мяч.
Это наше счастье и слава, сын мой. Не трогай, пусть лежит. А то еще укусит!
* * *
Дедичи встретили Чамбора смрадом гари и пепелищами вместо хат. Сразу, едва он выехал из лесу, заметил бревна сожженных домов; кривые, разбитые, хрустящие под копытами плетни и покинутые сады. Помертвев, он ехал пустошью, не видя вокруг ни одной живой души. Только почерневшие остовы стен, с которых порывы ветра, как с кострища, срывали клубы сажи и черной пыли.
Только когда Чамбор въехал меж руинами строений, на майдан, где подданным оглашали волю и приказы господина отца, он увидел нетронутые коньки крыши Дедича, ворота из дубовых брусьев, наискось перечеркнутые шляпками столярных гвоздей, а выше, на пригорке, угловатый палисад града и резко встающую над ним крытую дранкой крышу гордого дворища.
Лива! Ли-и-ива! крикнул он, стоя перед воротами. Открывайте, во имя Праотца. Я прибыл Вернулся. Прямо из боя.
За частоколом что-то зашуршало. Из-за него выглянула бородатая голова в шишаке.
Кто таков и зачем?
Я Чамбор из Дедичей, не узнаёте? кричал рыцарь. Отец из вас ремни станет драть, добавил в отчаянии, если вы меня, его сына, не впустите.
По ту сторону ворот заскрипели засовы. Обе створки начали медленно раскрываться. Чамбор уже спешился. Вошел в подгородье, ведя коня за узду, и увидел четырех вооруженных стражейв стеганках, кожанках и шишаках с кольчужной бармицей. Первое, что он сделал, пал на колени, согнулся, поцеловал землю семейного гнезда.
Отец здоров? А сестры? Ярант? Все целы?
Живы, хозяин, а как же. И мы спасены.
А ваши люди, господин? Пахолки? крикнул худой высокий стражник в черном; перо от шишака не прикрывало его нос, потому как он был подрезан и отогнут в сторону, от старой раны. Поэтому в Дедичах его звали Носачом. Олько?
Твой брат, помню, сказал Чамбор, медленно поднимаясь, так как в пояснице чувствовал боль, а в ногахусталость. Он был со мной до конца. У правого бока, на Рябом поле. Радуйся, умер рыцарской смертью. Это добрая весть и, боюсь, единственное утешение в нынешние времена.
Да что там мне рыцарская! Что мне слава! простонал Носач. Ох, святой король-дух, Есса-помощник. Как в бездну с вами пошел!
Чамбор вздохнул.
Такова судьба, Носач. Ведите меня к отцу! Быстро!
Другой стражник вынул из ухвата факел и повел Чамбора по другую сторону воротк калитке, врезанной в плотный высокий палисад, опоясывавший двор; с боков же тот защищали частоколы и торчащие из земли заостренные колья. Вдвоем они, Чамбор и стражник, подождали немного. Взгляд юноши между тем пошел вверх, где чернели четыре формы. Знакомые, со свисавшими по сторонам косицами, куцыми бородами, вытаращенными или закрытыми глазами. Острые к маковке, сходящиеся там
головы хунгуров? Вид неожиданный, но радующий сердце. Стражник ударил в калитку. Кричал приятелю с той стороны, а когда звякнули запоры, повел Чамбора прямо на хорошо освещенный двор, к главным дверям, что раскрылись на резко скрипнувших петлях. Через дубовый порог, выглаженный тысячами ног, перелились тепло, духота и запах живицы на сосновой щепе, горящей в очаге.
Юноша вошел внутрь и припал на колено. И вдруг оказался без малого в толпе, что создали его сестрыЕвна и Мила. Оберастущие и высокие, одна со светлыми, вторая с каштановыми волосами, заплетенными в косы до пояса.
Братик, вернулся! выкрикивали сквозь слезы. Ты цел, цел?
Где отец? Чамбор вырвался из объятий Евны, осмотрел огромные сени, лавки и столы, стены, увешанные шкурами и коврами. А Ярант?
Я тут Брат!
Тот хромал потихоньку, согнутый в поясе, придавленный горбом, несчастный младший брат Чамбора. Проигравший гонки за мечом, рыцарскими острогами и конем. Который из-за своей искалеченности должен был ходить по земле, вместо того чтобы возноситься над ней в славе на спине жеребца.
Братишка
Они поприветствовали друг друга. Чамбор почти обнял Яранта, поднял его и поцеловал дрожащего.
Я жив, выдохнул. Видите, я вернулся.
Где челядь? Свита?
Он тряхнул головой, поставил калекугорбатого брата, осмотрелся.
А отец? Странно, что я его не вижу.
Закрылся в подклети. Не разговаривает с нами, никого не впускает. С того мига, как пришли новости о поражении на Рябом поле.
Веди, братишка.
Ярант, хромая, почти бежал по половицам, застеленным шкурами, в то время как Чамбор шагал следом, не уверенный, что ждет впереди. Брат взошел ступенями, грубо вытесанными из еловых плашек, на галерею и встал перед запертой дверью.
Дальше я не пойду, застонал. Господин отецтам. Запретил входить.
Бил тебя?
Терпеть можно. Не так оно и худо, братишка. Рука уже не та.
Чамбор похлопал его по горбу.
Хорошо, что я вернулся. Не бойся, будет лучше. Вот увидишь.
Я молился за тебя, брат. Есса за тобой присматривал.
Лишь бы продолжал отмахнулся он. Я видел Рябое поле. Вещи похуже смерти. Да что там!
Застучал в дверь, отворил ее и вошел, с сердцем, что было тяжелее, чем тогда, на Рябом поле, когда он готовился к битве рядом с королем.
Увидел мрачную комнатенку, покрытые толстым слоем пыли доски, запертые ставни, коптящую на столе лампадку.
И мужчину, восседающего на тяжелом раскладном стуле с поручнями, был тот в кармазиновой сюркотте; с лысой головой, окруженной венчиком седых волос, да вислыми густыми усами. Он опирался на скрещенные руки.
Смотрел в одну точкув грубо тесанный стол, на котором лежал медный медальон и деревянный мечик-игрушка.