Богобоязненный Алексей Матвеевич, привыкший бить земные поклоны не только небесному триликому богу и всем святым его, но и земным божкам, поспешно выжал горстью воду из своей узкой бородки.
Я слышал, братцы, что князю казаков добавили.
Все ждали, что скажет учитель. А Северьянов уже, казалось, позабыл, что он находился в курной бане.
Много ваших пустокопаньских дезертиров скрывается в лесу?
В Сороколетове до обеда, ответил Кузьма, всю деревню ваши листовки облетели, а к вечеру и до леса к дезертирам дошли. Три человека ночью из лесу в Сороколетово явились. Все трое с винтовками. Таких по деревням больше полусотни наберется. А наших и сороколетовских больше двух десятков явится.
Вот с этого и начнем, сказал Северьянов. От Кузьмы он тут же узнал, что в волость на днях с большевистскими листовками приходили два фронтовика. Кузьма обещал свести Северьянова с ними.
Силантий стоял возле полка с веником. Он всегда парил Семена Матвеевича, который страдал одышкой.
На тебе еще поездить можно! хрипел колдун под могучими шумными ударами Силантия.
Нет тебе миру, Семен, с укором пропел богобоязненный Алексей Матвеевич. Силантий, видимо, давно привык к ворчливому обращению своего старшего брата-голяка и с усердием наддавал ему веником по всем частям тела.
Го-го-го-го! Я, Лексей, бородой оброс, оттого и не слышу, что Семка мелет. Вот косточки его чувствую, они у него, что крючья, хошьхомуты вешай.
В кого ты такой уродился непутевый? медленно выговорил Алексей Матвеевич, когда «непутевый» слез с полка и умостился перед ним на полу. Помнишь, наш покойник татка что говорил? Против зла твори добро, добро господь тебе отдаст. А ты за добро злом норовишь.
Тебе отдавал! съязвил Семен Матвеевич. У тебя старшина был приятель.
«Интересная семья!»размышлял Северьянов, всматриваясь в четвертого из братьев Марковых, Ивана Матвеевича, отца Василия, который, ни слова не проронив до сих пор, никем не замеченный, успел каким-то образом попариться, окатиться холодной водой и, сидя на полу возле бочки, терпеливо ждал, ни о чем не думая и ни к чему не прислушиваясь.
В предбаннике, насаживая на голову свою барашковую папаху, Северьянов перед самым своим лицом услышал из темноты тихий голос Силантия:
Прошу вас, Степан Дементьевич, чайку с медом у меня откушать!
У меня, Силантий, все подготовлено, возразил также из темноты богобоязненный Алексей Матвеевич. Прошу, пожалуйста, всех ко мне.
«За женихом ухаживают! подумал о братьях Семен Матвеевич, выходя из предбанника. Чем черт не шутит! Аришка девка хитрая: вся в батьку, ну и, ничего не скажешь, красавица. Красотой да лаской девичьей живо окрутит моего приятеля. А Проське он сам уже голову вскружил. Только глазом на нее поведет, как кумач, загорается девка. Что ж, дай бог! Хоть так, хоть этак, а все мне родня: на свадьбу позовут и чаркой не обнесути той и другой дядя родной». Семену Матвеевичу от этих свадебных дум стало грустно. Вспомнил свою бесприданницу Аленку, и что онотец пятерых детей, и что ему самому дозарезу хозяйка в доме нужна. «Аленка моя совсем замоталась и на люди глаз не кажет. Да и выйти ей не в чем. Съезжу опять в город к монашке. Хоть она от крестьянской работы отбилась, да все ж сестра жены-покойницы и на Семку Маркова не раз засматривалась, да и теперь не отталкивает. Попрошу Степана Дементьевича густым сватом. А уж если с ним не сосватаем, пойду тогда к самой игуменье: «Твоя, мол, инокиня Серафима живет со мной. Ежели не выгоните ее из монастыря, на весь уезд вашу обитель ославлю. Приятель, мол, у меня учитель, в газету о похождениях Серафимы напишет».
Северьянов неуверенно шагал за набожным отцом красавицы Ариши Алексеем Матвеевичем и чувствовал себя как-то не в своей тарелке. Его неотступный спутник, как старый заговорщик, таинственно шепнул ему:
Не робей, Степан, нашему брату, пролетарию, полезно иногда довериться случаю и положиться на авось!
* * *
Зимняя хата Алексея Матвеевича была просторна и рублена, как и у Силантия, в лапу из отборных сосен. Стол накрыт чистой белой скатертью с кружевной дорожкой посредине. На столе шумел, как загулявший купчик, медный самовар. Резанный из корня липы огромный корец наполнен был до краев васильковым медом. Стояли чашки в глубоких блюдечках с темными каемками, лежали ломти свежего хлеба.
Висячая лампа с эмалированным голубым кругом тускло освещала широкую божницу, сосновые бревна стен, чистые лавки, судницу и большую русскую печь, от которой веяло теплом и уютом.
За шумным самоваром стояла со смуглым твердым лицом девушка в белой кофте и синем сарафане. Спокойная, гордо застенчивая, она держала кисти чуть согнутых в локтях рук на краю стольницы. Черная коса тяжелым жгутом была перекинута через плечо на грудь. В ответ на приветствие Северьянова девушка тихо поклонилась. Глаза с какой-то бездонной неподвижной чернотой. «Обалдеть можно, до чего она красива! пронеслось в голове Северьянова. Поди парни стаями бегают». От женихов у Ариши действительно отбою не было. Но только одного удостаивала своим вниманием гордая красавица. На всех игрищах неотступно при ней был Маркел Орлов, то самый лихач с кудрями на фуражке, которого Северьянов выгнал из школы.
Разливая чай гостям, Ариша ни на кого не глядела. Движения ее были наполнены сознанием ответственности, налагаемой положением молодой хозяйки. Она, казалось, и гордилась своей хорошо развитой грудью, и стыдилась того, что вот она уже невеста на выданье. Глубоким дыханием, похожим на тихие вздохи, отвечала на короткие, но зоркие взгляды Северьянова. Подавая ему самую большую белую чашку с красными звездочками, Ариша в упор глянула на него. Хоть и недолог был этот черный взгляд, но Степан не выдержал его и потупился, принял чашку и стал помешивать оловянной ложкой пустой чай. Она заметила его смущение и украдкой улыбнулась. Расставив перед всеми гостями налитые чашки, встала на свое прежнее место за самоваром и будто окаменела.
«И мысли и чувства у нее спрятаны, как огонь под золой», продолжал думать о ней Северьянов, отхлебывая ложкой малиновый чай. Ариша сравнивала его со своим единственным: «Маркел нахальный, а этотстыдливый, и неправду говорила Прося, что он отчаянный. Он смелый, но добрый». Она чувствовала, что лицо ее запылало. Не хотелось выходить из своей засады. «Увидит, догадается, что я очень волнуюсь. Ах, боже мой, дядя Силантий уже выпил свою чашку! А он на меня смотрит!». Ариша собралась с духом, вышла все-таки из своей засады, приняла от дяди чашку, налила ему одного черного, как кровь, малинового отвару. «Кончилась моя спокойная жизнь». На ее счастье, кто-то вошел в хату, и взгляды всех устремились к нему.
Корней Емельянович! встал приветливо, но не теряя собственного достоинства, гостеприимный хозяин. Милости прошу! Ариша, дай прибор! Это нашего князя Куракина бессменный лесник, представил хозяин нового гостя Северьянову. А обратившись к леснику, сказал:А это наш новый учитель.
Солдат? фамильярно рукаясь с Северьяновым и пошатываясь, выговорил лесник. Он был изрядно навеселе и, как многие тихие и покорные в трезвом виде, вел себя сейчас не в меру развязно.
Теперь молодежьвсе солдаты, вставил со вздохом хозяин. Кто воюет за родину, кто раненый, кто демобилизованный, а кто просто по своему усмотрению в самовольной отлучке.
Силантий поднял на кончиках пальцев блюдце.
На свою голову царь всех под ружье поставил. Ехидно ухмыльнувшись, отхлебнул из блюдца два глотка и добавил:Само на себя царское правительство в кнут узлов навязало.
Семен Матвеевич, сидевший рядом с учителем, толкнул его тихо локтем в бок:
Жених, скажи и ты что-нибудь! Вишь, Аришка как на тебя воззрилась: ума твоего девка пытает.
«И верно, девка замуж хочет, подумал Северьянов. Отец старается, а я уши развесил. Что же сказать ради нее?»
Нет, он ничего не скажет. В его глазах красота Ариши внезапно поблекла.
Лесник отказался от угощения и заверял хозяина, что зашел взглянуть только на нового учителя.
С Кузьмой осушили полжбанчика перегона, бахвалился лесник, целого поросенка умяли. Сыт по горло, а чаю не потребляю. Покачиваясь, подошел к Силантию. Про твои двести пудов с десятины весь уезд толкует: «Силантий Марков всех казенных агрономов превзошел».