На столе, поверх старой газеты с чернильными пятнами, с раннего утра появлялась очередная папка документов, вынутая из шкафа, носившего торжественное название«фонды». Здесь были собраны отчеты о геологических работах на Алтае за много лет. В скупых данных о слоях горных пород, пересеченных выработками, раскрывалось строение районов.
Пока Тарасову явно не везло. Иногда обнаруживались участки, заслуживающие внимания, но через несколько дней выяснялось, что они давно разведаны, а иной раз уже и выработаны.
Правда, были случаи, когда оказывалось, что работы остановлены без объяснения причин. Возникал вопрос: почему? Кончился запас руды или какие-то другие обстоятельства заставили людей покинуть участок?
Бывало, что горная выработка, пройденная со склона горизонтально в глубину горы, с незапамятных времен называемая штольней, долго шла по «пустым породам» и наконец встречала рудную жилу. В прожилочках охристого материала, пронизывающих бело-желтую массу кварца, обнаружились крупинки золота. Началась разработка: штрек (так называют выработку, идущую по руде) все дальше уходил в сторону от штольни. И вдруг запись: «работы остановлены». Скупое объяснение: «руда потерялась». Но как, почему?
Возможно, что жила, как говорят горняки, «разбежалась» или «выклинилась»рассыпалась в окружающих породах на тонкие прожилки. Кварц мог стать «сухим»лишенным полезных примесей.
Но может быть иначе: рудная жила неожиданно резко обрывается, как бы обрезанная каким-то фантастическим ножом! Силы, создающие горы, собирающие в складки слои не только мраморов или песчаников, но и более твердых горных пород, разорвали пласты, а вместе с ними увели в сторону обрывок жилы. Еще недавно такие сброшенные участки жил искали наудачу и чаще всего не находили.
Каждый подобный случай доставлял много забот Тарасову и его друзьям. Порой возникали горячие споры, но без них работа над архивом грозила превратиться в скучнейшее дело.
Каждое утро начиналось совершенно одинаково: промерзшая изба-контора, особенно нетерпимая потому, что Тарасов ночевал в на редкость холодной комнате «храма воздуха». До этого дома действительно не всегда доходил тяжелый дым заводских труб, но он не был рассчитан на алтайские морозы. Большие широкие окна не позволяли обогреваться обычными печками. Плохо помогали «буржуйки», поставленные в «номерах».
Долго не хотелось приниматься за работу и сбрасывать ватник. А когда приходило тепло и успевали растаять чернила, появлялось непреодолимое желание спать.
Известно, что непрерывное монотонное падение капельнадежный способ усыпить человека. Но так же, если не сильнее, действуют серенькие по содержанию, похожие друг на друга, как близнецы, листы старых отчетов.
Все чаще у Тарасова появлялось желание отбросить папки с документами в угол, поменяться с кем-либо из товарищей, изучающих другие, конечно, более интересные районы или уже начавших готовиться к летним полевым работам. Это настроение становилось заметным для окружающих. Вероятно, именно поэтому однажды Буров рассказал Тарасову, как разведчикам удалось решить одну из интереснейших загадок Риддера.
На руднике «Сокольном», расположенном на полусклоне гор, окружающих поселок, разрабатывали богатую рудную линзу. Она была большая, но выклинивалась во все стороны. Думали, что удастся найти новые, такие же линзы выше или ниже, считая, что руда скопилась в перегибах огромной складки. Но прошло много времени, пока смелое предположение удалось подтвердить и доказать, что «Соколиный» является как бы слоеным пирогом.
Буров предложил отправиться на экскурсию в этот рудник. По длинной подходной штольне геологи пришли в район действующих горных работ. Выемочные камерызалы шириной в несколько метров и длиной до двадцати метров, с высоченным потолкомдаже при тусклом свете шахтерских лампочек казались сказочными. Их стены, сложенные сплошной рудой, от малейшего прикосновения луча света начинали искриться.
Буров с явным удовольствием рассказывал о разведке «Соколиного», показывал самые интересные участки.
Из штольни руда отправлялась на обогатительную фабрику, там дробилась, измельчалась, а затем поступала в специальные машины, отделяющие наиболее тяжелую часть руды от пустой породы. Таким образом получался «концентрат», пригодный для плавки.
Экскурсанты побывали на металлургическом заводе, осмотрели чаны с кипящим металлом, наблюдали его выпуск и закончили свей поход на складе готовых чушек металласвинца и цинкаконечного результата всей работы геологов, горняков и металлургов.
Тарасов понимал, что все это было организовано для него. Желая как-то ответить на внимание, он предложил свой доклад о проделанной работе.
Собрание состоялось. Задали несколько вопросов, высказали пожелания. Присутствующие как бы не замечали главноготого, что у него пока еще нет ни одного действительно «стоящего» объекта.
Ну что, к себе в заезжий «храм» пойдешь? обратился к нему Буров после окончания собрания.
Да Дело к ночи, пора и померзнуть.
А то пошли ко мне. Я сейчас один, по-холостяцки, но теплом-то уж угощу!
Накинуть телогрейки и натянуть ушанкидело одной минуты, а дальше почти ощупью, хочешь не хочешь, под руку! Холодная, темная, сугробистая улица.
Шли молча, каждый был занят своими мыслями, и даже когда вошли в дом, все еще не хотели говорить.
Как обычно бывает в таких случаях, на какое-то время выручили книги. Их было много. Пожалуй, именно они были настоящими хозяевами комнаты вместе с кусками руды. То и другое заполняло ее целиком.
Легли. Потушили свет. Павел Петрович стал снова рассказывать о том, как уже никто не верил в возможность находки новой рудной линзы на «Сокольном». Шел месяц за месяцем упорного труда; несмотря на недостаток рабочей силы и оборудования, вопреки разговорам о бесперспективности дела, кончилось тем, что линзу нашли, да не одну.
Рассказ Бурова был без начала и конца и, конечно, без какой-либо морали. Он так же неожиданно оборвался, как и начался. Несколько минут прошло в молчании, а затем в темноте раздался голос Тарасова:
Ничего! У нас тоже что-нибудь получится!
Ответа не последовало.
Утром Буров ушел на рудник, а Тарасов отправился в свой «закуток». Он со злобным упорством рылся в очередном отчете, когда неожиданно заметил, что рядом с ним стоит худощавый, с чуть оттопыренной нижней губой Иван Петрович Коровин.
За этим разведчиком водилась слава, что он, хотя по образованию и не инженер-геолог, да и техникум кончал, можно сказать, экстерном, знает на руднике все«что было и что будет»; может наизусть рассказать почти про каждую горную выработку, но до смерти не любит высказываться на любых собраниях. Вчера он не изменил своим привычкам: вежливо выслушал доклад Тарасова и сразу ушел.
Не помешаю, Михаил Федорович?
Что вы, почему же?
Помолчав, Коровин спросил:
А старый архив вы смотрели?
Мы собирались заняться архивом геологоразведочной службы концессии, но он в таком состоянии, что там едва ли можно найти что-либо толковое. Пришлось начать с документов, оставшихся еще от времен до сдачи рудников Алтая в концессию, хотя эти бумаги тоже разрознены.
Да. Нам тоже с этим пришлось немало повозиться. Дело оказалось в сложном шифре, пользуясь которым концессионеры заметали следы, но так, чтобы самим при случае можно было разобраться. Капиталисты люди жадные, зря денег не тратили.
А вы не зря хвастаетесь, что разобрались? Здесь тоже еще немало стоит шахт, из которых раньше велась добыча хорошей руды. Вот, например, Крюковская. И когда будет пущена, никто не знает.
У нее же подъем не годен и воды под горло.
А вы знаете, есть там руда? Куда и где вести выработки? Сам факт поспешного затопления шахты говорит о том, что хоронить ее еще рано. То-то!
Но все же, Михаил Федорович, я не думаю, что надо отказываться от изучения архива концессии и поисков людей, которые участвовали в их работах. Они многое могут помнить или хотя бы указать маршруты поисков.
Это дело долгое. Проводники и мастера обычно бояться показать, что' они были связаны с концессией.
Ну, нет! Думать о трусости таких людейэто путать гнилушки с лесом. А почему не вспомнить тех, кто прятал находки от чужеземцев и теперь еще продолжает молчать.