Ладно, пошумели и будет. Все равно их к осени на базар везти, а тут без хлопот. Давайте к нам на пасеку. Переночуете, а бабы вам со свежей гусятинкой лапшу сварят, а то, неровен час, ночью еще и заплутаетесь.
Соглашаться казалось и неудобно, и боязно, но благоразумие взяло верх. Геологи остались на ужин и на ночевку. Утром расстались друзьями Но все же долго еще и в самых разных местах Алтая над геологами подтрунивали: «А вы не из тех изыскателей, что на Красном Ключе гусей постреляли, за диких приняли?»
Вот с тех пор я гусей больше любого хищного зверя боюсь, откровенно признался Тарасов.
Дмитриев засмеялся, потом взял в руки лопату, отошел немного в сторону от русла.
Давай здесь пробу возьмем.
Так ведь копать придется.
А там, где ты собирался мокнуть! Тут по крайней мере люди увидят, что шурф свежий, заинтересуются. Это же Алтай. Здесь зря не копают. Мы уедем, а кто-нибудь обязательно за нами следом пробы брать бросится. Это я по опыту знаю. Не один раз на сибирских речках завлекательные шурфы копал. Начну и уйду, вроде спугнул кто. А через месяц придешь, уже разведка, как есть, по всем правилам проделана.
И не попадало за это?
А кто узнает, что я не взаправду разведывать собирался. Зато другое бывало. Я начну, люди кончат, глядишь, что-нибудь да и найдут.
Дмитриев сбросил кожанку, поплевал на руки и принялся копать, аккуратно выкладывая грунт в ровную кучку.
Тарасов промыл первую пробу. В ней ничего интересного не оказалось; во второй, взятой с большей глубины, после того как были отброшены наиболее легкие частицы, осталась темно-серая масса песка. Еще несколько осторожных движений, и на дне ковша осколками стекла блеснули маленькие кристаллики граната, черные обломки железной слюдки и тоненькая крохотная золотинка.
Вот, выходит, верное я место выбрал, не без гордости заявил горняк.
Проработав по очереди около часа, они добрались до воды. К этому моменту около шурфа оказалось несколько проходивших мимо жителей заимки.
Иван Дмитриевич сам набрал последнюю пробу грунта, промыл ее на берегу; показал зрителям несколько мелких золотинок и рассказал, что надо делать дальше: «Ежели, конечно, у вас интерес к нашему золотому делу найдется».
Кто-то пригласил путников «откушать чайку». За самоваром велись длинные разговоры о том, как лучше разведывать золото. Пришлось во всех деталях рассказывать, как брать пробы и как их промывать, о хитром искусстве промораживания шурфа, чтобы остановить приток воды и углублять шурф, постепенно выкалывая грунт вместе со льдом. Среди жителей заимки были когда-то работавшие на золотых приисках, но рассказ постороннего всегда кажется надежнее. Под конец хозяева проводили гостей на полянку, где отдыхали лошади, помогли заложить их в упряжку. Пригласили приезжать еще. А когда колеса ходка снова застучали по неровностям горной дороги и отдохнувшие лошади легко вынесли седоков на очередной перевал, Дмитриев заключил:
Теперь я убедился: и мыть ты умеешь, и лопатой не брезгуешь, а что касается речушки этой, так я не я буду, если они ее первыми заморозками по всем правилам не раскопают.
Действительно, когда через несколько месяцев Тарасову пришлось проезжать теми же местами, то через всю долинку была протянута аккуратная линия шурфов. «Завлечение» подействовало. Правда, по словам жителей, кустарная разведка оказалась почти безрезультатной. Содержание найденного золота в грунте было бедным слишком малым для того, чтобы разрабатывать его вручную.
Сотрудничество Тарасова с Иваном Дмитриевичем не всем нравилось. Время от времени в тресте находились сочувствующие проспекторам. Началась болтовня о том, что вот, мол, честных стариков отстранили от их законной работы, поручив ее неопытному молодому человеку и сумасбродному партизану-старателю.
Большинство рассуждений сводилось к тому, что сами новенькие ничего путного найти не смогут, а старатели и вольные разведчики к ним не пойдут.
Таким, как Тарасову, хоть что, шепелявил высохший старик счетовод окружающим его служащим, бездомная птица, перелетная. Сегодня здесь, завтра там. Все вещички в две корзинки уложит, завьючити двигайся. А нам каково? Только выбились на подходящую работуи снова думай, где устраиваться; срывайся с насиженных мест, дом оставляй и езжай по приказам таких же чудаков к самим чертям на кулички. А ведь как хорошо было в конторе, пока эти двое не появились.
Чудаком Тарасова называли за спиной еще с первых дней его работы в тресте.
Вскоре после того как Тарасову было отведено место в производственном отделе, завхоз, одним из первых познакомившийся с ним, обошел все отделы и таинственным шепотом сообщал наиболее уважаемым, с его точки зрения, сотрудникам: «Главный себе какого-то районного инженера зачислил. Видно, выписал откуда-то. Уж больно с ним вежлив. Так что поосторожнее. Около самой своей двери стол приказал ему дать. Ну так я из кладовушки вытащил старенький, без сукна. Чтобы не зазнавался Непонятно, Государство трест организовало, чтобы золото добывать, а главный геологов каких-то выписывает. Что они могут! Свои-то старики здесь небось все знают. Покорми их, подхваличто хочешь откроют. Так нет же, чужаков везут».
Тарасов в это время знакомился с сотрудниками производственного отдела. Потом по совету соседей он пошел искать завхоза, чтобы добыть у него бумагу, чернильницу и прочий канцелярский инвентарь, и вернулся к. началу обеденного перерыва.
Можно было сходить в столовую или просто побродить по улицам, но в окно забарабанил дождь, и геолог присел к своему столу, чтобы привести его в порядок.
Старенький, видавший виды стол был заперт. Когда его двигали, что-то тяжело перекатывалось в ящиках. Никто не знал, кому он принадлежал раньше. Некоторое время назад в трест привезли новые столы, а старые грудой свалили в кладовую. Один из них и достался Тарасову.
Тарасов решил начать с тумбочки. Небольшое усилие и перед его глазами предстали обломки кварца, плохо завернутые в обрывки газет. Ни на бумаге, ни на камнях никаких надписей не оказалось. Как правило, такие образцы не могут иметь практического значения, ибо невозможно точно установить, где, когда, почему и кем они взяты. Геологи называют их в шутку «собакитами».
На самом дне ящика лежало несколько плоских коробок из-под папирос. Две из них были особенно тяжелыми.
«Шлих, наверное!»подумал Тарасов и открыл одну из коробок.
Золото?! Видно, придется искать хозяина.
Не удержался от желания внимательнее рассмотреть кусочки металла. Высыпал содержимое коробок на бумагу.
Тяжелые кусочки легли кучкой, почти не раскатившись по листу. Их было много. Окатанные, сглаженные со всех сторон, некоторые ноздреватые, отдаленно напоминающие губку, но тоже приглаженные сверху, золотинки напоминали мелкие галечки размером в миллиметр и меньше и только отдельные, самые крупные были около полусантиметра в поперечнике.
Широко известно, что кусочки золота, выбитые из руды, обладают неправильными причудливыми формами. У таких золотинок обязательно найдутся острые углы, и их часто называют занозистыми. Причина в том, что золотинки в руде чаще всего образуются позднее других минералов. К моменту, когда из раствора осаждается золото, каркас будущего рудного скопления оформился, и остается только заполнять промежутки между зернами других минералов.
Но вот кусок такой руды покатился по склону горы, внизу его захватил поток и начал перекатывать вместе с бесконечным числом обломков других горных пород. Камень постепенно стачивается, шлифуется, как говорят, «окатывается». Если же это золотинка, то она быстро превращается в округлую галечку, а затем в тонкую лепешку. Но и лепешка будет истираться. Дело кончается тем, что в наносах горных потоков часто встречаются лишь тончайшие пластиночки золота.
Попадает такая пластиночка на берег или на косу, охватит ее ветерком, согреет солнечными лучами, высушит, и она оказывается способной плыть по поверхности воды. Любые сухие песчинки порой долго держатся на поверхности спокойной воды, пока случайно не перевернутся, не прорвут поддерживающую их пленку воды. То же самое происходит с пластиночкамизнаками золота. О них так и говорят: плавучее золото.