Румянцев читал внимательно, не спеша, испытывая наслаждение уже совсем иного свойства, нежели от вольтеровой прозы.
Закончив чтение, Николай Петрович некоторое мгновение глядел перед собой, потом медлительно положил бумаги на столик, поднялся и обнял Крузенштерна.
Вначале было слово! сказал он, улыбаясь. А теперь, мой друг, пора за дело.
ОТПЛЫТИЕ
Знаете эти июльские послеполуденные часы? Жара густая, давящая; деревья и воды не шелохнут; ветер убрался в подворотни, сник где-то на задворках
Вот в такой час июльского дня два флотских лейтенанта, то и дело вытирая лица платками, похаживали у Итальянского пруда.
Лейтенанты дожидались пассажбота. Пассажботпоместительный баркасвозил людей из столицы на остров Котлин. В Петербурге он отваливал от пристани у Сенатской площади, а здесь, в Кронштадте, приставал к Итальянскому пруду.
Э, проворчал один из офицеров, круглолицый, добродушного вида человек в мешковатом мундире, этот пассажбот обжидатьхуже нет Говорят, к осени начнет ходить пироскаф.
Другой лейтенантвысокий, белокурый, длинноногийглядел на дремлющий Финский залив. Прищурившись, он сказал:
Напрасно коришь пассажбот, Глеб. Смотриидет!
Действительно, баркас уже входил в неширокий канал, соединяющий залив с Итальянским прудом. Потом он грузно вдавился в грязную, зеленоватого отлива прудовую воду, развернулся и притиснулся смоленым, обшарпанным бортом к деревянной пристани.
Приезжие, измотанные нудной поездкой, толкаясь повалили по сходням. Прошли несколько флотских, вяло кивнув знакомым лейтенантам и даже не поинтересовавшись узнать, кого ж эти двое столь нетерпеливо высматривают. Следом за офицерами показалось несколько штатских. Встречающие не обратили на них никакого внимания.
Ей-богу, нету, разочарованно произнес белокурый лейтенант.
А широколицый с ленцой отозвался:
Охота им в такую жару тащиться
Они уже хотели убраться восвояси, как двое штатских, неуверенно озираясь по сторонам, приблизились к ним. Оба были очень молоды и, судя по одежде, небогаты. Тот, что постарше, ученого вида, в очках, спросил офицеров, не дожидаются ли они его сиятельства графа Николая Петровича и капитана первого ранга Ивана Федоровича. Лейтенанты, насторожившись, отвечали, что они именно и прибыли с корабля в Кронштадт, чтобы встретить Румянцева и Крузенштерна.
Оказалось, что штатские молодые люди присланы Румянцевым к господину лейтенанту Коцебубелокурый приветливо заулыбался, что вот он, Эшшольц, будет на корабле медиком и натуралистом, а его юный друг, господин Хорис (очкастый указал на худощавого безусого юношу, явно смущенного, но старавшегося выглядеть независимо) корабельным живописцем.
Отлично, господа, сказал лейтенант Коцебу и осведомился. А что же граф с Иваном Федоровичем?
Прибудут завтра, ответил Эшшольц.
Стало быть, завтра опять дожидаться, недовольно заметил круглолицый лейтенант Глеб Шишмарев, но Коцебу укоризненно покосился на него, и Глеб пробубнил что-то примирительное.
Однако что ж мы стоим, как вкопанные? сказал Шишмарев, отирая лицо платком и расстегивая ворот мундира. Пойдемте-ка, братцы, в трактир и познакомимся короче.
Тут между офицерами произошел диспут на тему, в какой трактир отправиться. Коцебу утверждал, что лучше всего в питейный дом на горке; Шишмарев доказывал, что у Томаса кормят отменнее и к тому же на его дочь Дженни глядеть куда приятнее, чем на сонные рожи половых питейного дома.
Вскоре четверо будущих путешественников сидели в английском трактире. Шишмарев, затолкав за ворот салфетку, с видом завсегдатая шептался с Томасом.
О, да, сэр, кивал Томас.
Доктор и живописец, почувствовав, что они попали к славным, хорошим людям, бросили чиниться и разговорились.
Эшшольц был земляком командира корабля лейтенанта Отто Евстафьевича Коцебу; он тоже родился в Эстляндии, правда, не в Ревеле, а в университетском городе Дерпте и учился там же. А вот Логгин Хорис, тот уроженец Екатеринослава. Бывал он в ботанической экспедиции на Кавказе, потом занимался в петербургской Академии Художеств, но не по нему сиднем сидеть в классах да рисовать торсы греческих богинь. Ему хочется видеть мир
Слуга накрыл стол, а когда подали портер, все разом умолкли: портер подала дочь трактирщикаписаная красавица, и Шишмарев, будто он был повинен в явлении этого чуда, победительно оглядывал товарищей.
Дженни ушла, горделиво подняв хорошенькую головку и шурша крахмальными юбками, и беседа за столом возобновилась.
Итак, господа, начал Коцебу, нынче наш последний береговой день. Завтра граф Николай Петрович и Иван Федорович осмотрят наш «Рюрик», а на следующий день снимемся с якоря. Место для вас приготовлено. Надеюсь, будете довольны. Не знаю, впрочем, как вы переносите море
Мы ни разу не были в море, признался Эшшольц.
Логгин Хорис с некоторой самоуверенностью заметил, что на кавказских кручах не менее опасно и что ко всему можно привыкнуть, было бы желание и терпение.
Верно, Логгин Андреич, отозвался Шишмарев, простецки хлопнув юношу по плечу. Верно. Да и то сказать, как у нас кадеты говаривают: жизнь копейка, голованичего! Шире ставь ноги, держись в шторм за палубу да гляди в оба. Привыкнешь!
Все засмеялись и чокнулись.
* * *
Крузенштерн заметил «Рюрика», едва лишь большая шлюпка отошла от кронштадтского берега. Он указал Румянцеву: вон наш красавец, стоит себе на рейде, маленький да удаленький. Высоколобое усталое лицо Николая Петровича просветлело.
Кроме Румянцева и Крузенштерна, осмотреть «Рюрик» поехали еще двоевице-адмирал Моллер (под строгой благообразной личиной его не сразу угадаешь вороватого чинушу) и ценитель, знаток кораблей, морщинистый контр-адмирал Коробка с хитроватым крестьянским прищуром стариковских глаз.
Но, конечно, лишь Крузенштерн с Румянцевым испытывали волнение, видя, как то, что было на бумаге, в мыслях, воплотилось в корабль, снаряженный в дальний путь и населенный людьми, готовыми одолеть тысячи миль и тысячи препятствий. С волнением глядя на бриг, они невольно припоминали минувшее...
Было 29 июля 1815 года. Два года назад в доме на Английской набережной читали они «Начертание путешествия для открытий» Много дел переделано за те два года. Иван Федорович побывал в Лондоне, закупил там карты и приборы; он же рекомендовал Румянцеву назначить командиром «Рюрика» своего воспитанника Отто Коцебу, совершившего с ним кругосветное плавание Николай Петрович за это время согласовал с Комитетом министров отправку научной экспедиции, выхлопотал разрешение нести бригу военный флаг, списался с послами и консулами, прося их ходатайствовать перед иностранными правительствами о помощи путешественникам. Много дел переделано. А впереди еще больше! Впереди самое главное. И оно ложится на плечи тех, кто ждет их на палубе «Рюрика»
Они поднялись на борт корабля и команда, поставленная во фронт, прокричала «ура».
Румянцев здоровается с офицерами. Он чувствует спокойное пожатие Коцебу, широкую твердую ладонь его помощника Шишмарева, горячие нервные пальцы третьего лейтенанта Ивана Захарьина. А вот и молодежь: медик Эшшольц, живописец Хорис.
Ну-с, каково на бриге? спрашивает Румянцев. Надобно посмотреть, как вы примостились.
Доктор и художник заверяют, что все расчудесно, хотя и тесновато.
Это уж капитана вините, шутит Крузенштерн, Он составлял внутреннее расположение корабля. Впрочем, где ж размахнуться, когда водоизмещение всего 180 тонн!
Румянцев, Крузенштерн, кронштадтские адмиралы медленно обходят «Рюрик». Заглядывают в капитанскую и офицерскую каютки; заходят в более поместительный отсек, отведенный натуралисту и художнику; там небольшой столик, полка с книгами, четыре койки, две заняты, две пока пустые. Потом они спускаются по крутому узенькому трапу в матросский кубрик, в каморку штурманских учеников Старик Коробка, покряхтывая, лезет в трюм, Крузенштерн за ним. В трюме аккуратнейшим образом (на зависть любому стивидору, ведающему погрузкой и выгрузкой судов), уложены запас продовольствия и товары для меновой торговли с островитянами Тихого океана.