Смотри! хорошо? спросила она веселымъ, почти дѣтскимъ, голосомъ, и ступила шагъ назадъ. На ней было бѣлое кисейное платье съ какими-то чудными лентами, напоминавшими цвѣтомъ занимающуюся зарю.
Ну, что? спросила она.
Прелестно, но пойдемъ, милая, давно пора. Онъ подалъ ей руку и хотѣлъ вести ее, но она не подала ему руки и оправляла передъ зеркаломъ свое повое платье.
Какой ты чудакъ, говорила она ему:я никогда въ толкъ не возьму, чего ты хочешь и что думаешь.
Сожалѣю, другъ мой, что послѣ 17-лѣтняго супружества, ты этого не знаешь; но позволь не вѣрить этому!
Нѣтъ, такъ. То слышу яты говоришь дѣтямъ: вы Боръ-Раменскіе, помните это, имя обязываетъ; того нельзя, то намъ несвойственно и неприлично; а потомъ иди, бѣги, не смѣй промедлить ни минуты, чтобы купецъ Ракитинъ не ждалъ насъ. Точно Ракитиныпринцы.
Ну, Фима, я въ сотый разъ долженъ объяснить тебѣ, что лучше заставить ждать принца, хотя это невѣжливо, чѣмъ дать поводъ разбогатѣвшему человѣку обвинить насъ въ чванствѣ и надменности. Мы потому и обязаны быть крайне вѣжливы, что между нимъ и нами лежитъ большая разница положеній. Но что жъ ты нe идешь, давно пора.
Погоди! Дуняша! Дуняша! платокъ носовой забыла, перчатки, шляпу! сказала Серафима Павловна суетившейся около нея горничной. Наконецъ, ей все подали, и адмиралъ въ третій разъ протянулъ ей руку.
Дуняша! воскликнула она:опять этотъ платокъ пахнетъ мыломъ, дай мнѣ другой. Надуши eau de violette.
Адмиралъ стоялъ какъ вкопаный, какъ солдатъ на часахъ; Дуняша суетилась и, наконецъ, принесла другой платокъ и духи. Серафима Павловна надушила платокъ и подала руку мужу. Онъ спросилъ ее:
Все ли?
Ну, да! Иди же.
Онъ пошелъ, ведя ее; бережно свелъ ее съ лѣстницы и повелъ по длинной, какъ стрѣла прямой, но очень узкой аллеѣ, усаженной елями, кленами и соснами, которая вела къ рѣкѣ. На плоту, причалившемъ у берега, стояли Сережа и Соня, ихъ ожидавшіе. Они спрыгнули съ плота на берегъ, пустились бѣжать взапуски навстрѣчу адмиралу и женѣ его. Соня бросилась на шею адмирала, онъ поднялъ ее на воздухъ и расцѣловалъ. Соня была 12-лѣтняя маленькая, бѣлокурая, темнобровая дѣвочка, съ большими сѣрыми, умными глазами, пунцовыми губками и розовыми щечками. Ея пышные русые волосы разсыпались густыми и длинными буклями и покрывали ей станъ почти до таліи. На ней было надѣто бѣлое платье, обшитое дорогимъ шитьемъ съ розовымъ поясомъ. Такая же лента придерживала ея волосы, и затѣйливый розовый бантикъ торчалъ на ея темени.
У! какая нарядная, точно бабочка! воскликнулъ адмиралъ, ставя ее на землю.
Папа любитъ меня нарядную, сказала Соня, притомъ у насъ нынче праздникъ.
Да, рожденіе Ипполита, кажется, сказала Серафима Павловна.
Да, да! И чего только папа ему не выписалъ изъ Москвы! Ипполитъ такъ и сіяетъ.
Ахъ, папа! воскликнулъ Сережа съ упоеніемъ:ему отецъ подарилъ лошадку малютинъкую и новое хорошенькое панье. Ахъ, какое панье! А еще для письменнаго стола приборъ изъ малахита, изъ настоящаго малахита, папа! И подсвѣчники и все такое изъ малахита, прелесть! Налюбоваться нельзя!
Они переправились черезъ рѣчку и пошли тише въ гору по большой липовой аллеѣ, къ дому Ракитиныхъ. Сережа продолжалъ болтать.
Но это еще не все, папа, и не такъ еще завидно.
Завидно? повторилъ адмиралъ вопросительно.
Я сказалъ это такъ, безъ мысли о зависти, а только потому, что ужъ очень красиво. Я радъ за Ипполита, но особенно завидно
Опять это дурное слово, сказала Серафима Павловна, вѣдь отецъ ужъ остановилъ тебя, но ты не обращаешь вниманія и не берешь въ расчетъ, что Боръ-Раменскіе никому и ничему завидовать не могутъ.
Конечно, сказала тотчасъ Соня, чуя что-то неладное, и взглянула на легкую складку на лбу адмирала, Сережа хотѣлъ сказать, что ему особенно понравился подарокъ мамы. Моя мама всегда знаетъ, кому что подарить. Она выписала изъ Москвы книжку: Юрій Милославскій, сочиненіе Загоскина, въ красномъ переплетѣ, золото-обрѣзная, и на переплетѣ большія золотыя буквы: И. Р.
Что же значатъ эти буквы? спросила Серафима Павловна, недоумѣвая.
Ахъ мама! закричалъ Сережа:начальныя буквы имени: Ипполитъ Ракитинъ.
А!.. протянула Серафима Павловна.
А я вышила брату коврикъ, сказала Соня, я вамъ сейчасъ покажувсе, до единаго стежка, сама вышила!
Они подошли къ террасѣ затѣйливаго дома Ракитиныхъ. Къ нимъ шелъ навстрѣчу высокаго роста, широкоплечій хозяинъ, съ радушною улыбкой на умномъ и добромъ лицѣ; за нимъ, спускаясь съ широкихъ ступеней широкой террасы, спѣшила навстрѣчу гостямъ жена его, высокая, стройная, черноволосая, еще очень моложавая. Онъ и онапара. Оба красивые, здоровые, еще сравнительно молодые, стройные, съ добрыми и умными лицами.
Дорогіе гости; сосѣдушки почтенные, какъ благодарить васъ за вниманіе, сказалъ ласково и почтительно добродушный хозяинъ, что пожаловали на нашъ семейный праздникъ. Ипполитъ, поди сюда, благодари адмирала. Ты еще не стоишь чести, что севастопольскій герой приходитъ въ день твоего рожденія, насъ всѣхъ поздравить, нашего простого и незатѣйливаго хлѣба-соли откушать!
Сидоръ Осиповичъ потеръ себѣ руки, добродушно и самодовольно засмѣялся. Его громкій смѣхъ, выраженіе лица заставили покраснѣть едва замѣтно жену его; она поцѣловала сосѣдку и, пожавъ руку адмиралу, сказала съ улыбкой:
Благодарю за посѣщеніе. А у насъ пиръ горой; мужъ любитъ праздновать рожденіе дѣтей нашихъ, и пиръ станетъ настоящимъ праздничнымъ пиромъ потому, что вы пришли. Я знаю, вы обѣдать внѣ дома не любите.
Не люблю, сказалъ адмиралъ привѣтливо, но у васъдѣло другое, къ вамъ я всегда радъ.
Благодаримъ покорно на добромъ словѣ. Но это жена говоритъ, будто пиръ, простой, семейный обѣдъ, по-домашнему. Дѣлъ было множество, а то я бы выписалъ изъ Москвы музыку, сжегъ бы фейерверкъ и зазвалъ бы знакомыхъ. Время не ушло: если Богъ дастъ жизни и здоровьявъ именины моей Софьюшки потѣшу и себя и ее.
Соня ласково прильнула къ рукѣ отца.
А теперь не знаемъ, какъ провести вечеръ. Я оставилъ сыновей и вашихъ дочерей рѣшить, что будемъ дѣлать вечеромъ. Послѣ обѣда пустимъ на голоса, чтò рѣшатъ они, то и будетъ.
А если они рѣшатъ домъ поджечь для иллюминаціи? сказала смѣясь Зинаида Львовна, но не безъ примѣси добродушнаго лукавства, намекая на баловство мужа.
Ужъ ты чего не скажешь, отвѣчалъ, громко смѣясь, Сидоръ Осиповичъ. Право, дѣти благоразумнѣе, чѣмъ предполагаютъ. Я еще не имѣлъ повода сожалѣть, что предоставляю имъ полную свободу.
Въ извѣстныхъ границахъ, сказала ему жена, улыбаясь. Не правда ли, другъ мой? Не правда ли, адмиралъ?
Свободавещь условная; полной свободы ни у кого нѣтъ, сказалъ адмиралъ, продолжая говорить шутливо:по-моему, надо сперва выучиться повиноваться, что гораздо труднѣе, чѣмъ исполнять прихоти. Да и кто свободенъ? Я такого человѣка еще не встрѣчалъ. Всѣ мы подвластны чему-нибудь и кому-нибудь.
По-моему, тотъ свободенъ, кто богатъ, сказалъ Сидоръ Осиповичъ.
Конечно! воскликнула Серафима Павловна.
А на богатство вы купите здоровьенеобходимое условіе счастія? купите умъ, купите добронравіе? да и мало ли что еще, безъ чего жизнь въ тягость, и болѣе тогосдѣлается тяжелымъ крестомъ.
Они вошли въ домъ, и лишь только прислуга увидала хозяевъ въ гостиной, какъ дворецкій вышелъ изъ залы и доложилъ громогласно: кушанье подано! Двери въ столовую отворились настежь. Ракитинъ подалъ руку Серафимѣ Павловнѣ, адмиралъ Зинаидѣ Львовнѣи всѣ потянулись въ столовую. Столъ былъ накрытъ роскошно. Въ большихъ дорогихъ, привезенныхъ изъ Китая, вазахъ стояли букеты изъ рѣдкихъ тепличныхъ растеній; хрустальныя вазы граненыя, богемскаго стекла, съ фруктами, переложенными широкими листьями клена, красовались посрединѣ стола. Позлащенныя виноградныя кисти красиво спускались съ краевъ и были украшены сверху желтыми, какъ золото, ананасами. Всѣ сѣли. Роскошный обѣдъ съ изысканными кушаньями подавался щегольски одѣтыми въ черные фраки и бѣлые галстуки, знавшими въ совершенствѣ свое дѣло, лакеями. Ракитинъ не умолкалъ и угощалъ дорогихъ гостей съ радушіемъ и гостепріимствомъ русскаго человѣка, радушіемъ, не лишенномъ наивной похвальбы.