Однажды вмѣсто того, чтобы итти по хозяйству, онъ отправился въ кабинетъ жены. Она, одѣтая, какъ бабочка весною, нарядная и веселая, встала ему навстрѣчу и сказала:
Вотъ это мило! Вотъ это любезно! Ты пришелъ посидѣть со мною, спасибо.
Она сѣла на диванъ, онъ сѣлъ подлѣ нея и обнялъ ее.
Фимочка, сказалъ онъ, если ты меня любишь, другъ мой, обѣщай мнѣ выслушать спокойно, что я тебѣ скажу, не сердиться, не печалиться.
Что это? Предисловіе! Je vous fais mon compliment! Поздравляю! Навѣрно что-нибудь непріятное.
Лицо ея выразило испугъ и неудовольствіе.
Да, не совсѣмъ пріятное для тебя, не для меня, сказалъ онъ.
Боже мой! Чтò такое? Говори, говори скорѣе! Не получилъ ли ты письмо изъ Костромы, отъ сестры! Поленька! Не больна ли она?
Сестры твои здоровы. Все и въ семьѣ и въ домѣ благополучно, не пугайся; но моя непріятная вѣсть касается одной тебя.
Что это за загадки! Вотъ новости! Мнѣ непріятность, а тебѣ удовольствіе! Это что-то новое. Ну, говори скорѣе, не тирань меня
Ты сейчасъ испугалась, думала, что твоя любимая сестра больна, ничего такого нѣтъ, и дѣти здоровы, благодари же Бога за Его милости; помни, что всѣ мы живем въ счастьи, въ любви обоюдной, въ довольствѣ.
Ахъ, какая скука! Говори скорѣе, я жду!
Ты не будешь печалиться, и изъ любви ко мнѣ покоришься необходимости безъ ропота и безъ слезъ Обѣщай мнѣ.
Ничего обѣщать я не буду, сказала она капризно, съ дѣтскимъ оттѣнкомъ въ голосѣ и вдругъ воскликнула:
Ахъ! я отгадала! Неужели, нѣтъ, это невозможно! Это было бы слишкомъ жестоко съ твоей стороны.
Но другъ мой, вѣдь это не я хочу, а необходимость принуждаетъ меня отказать тебѣ. Я не могу ѣхать въ Москву на зиму.
Она всплеснула руками.
Такъ я и знала! Такъ и отгадала! И зачѣмъ ты меня обманывалъ? Зачѣмъ ты позволилъ мнѣ надѣяться, что и я, какъ всѣ женщины, какъ всѣ матери взрослыхъ дочерей, могу жить въ городѣ, въ обществѣ и пользоваться удовольствіями столицы?
Но, другъ мой
Но она прервала его горячо:
Я надѣялась занять мое положеніе среди моего круга, войти въ него опять, туда, гдѣ я родилась и провела мою молодость и откуда ты, женившись, вырвалъ меня! И что случилось? И почему вдругъ, безъ причины, по прихоти, я осуждена проводить зиму въ глуши, въ снѣгахъ, какъ въ Сибири?
Но, другъ мой
Ничего не хочу слышать, ничего.
Она зажала уши руками и продолжала:
Ты обѣщался, ты свое слово сдержишь, вѣдь ты всегда твердишь: я своему слову рабъ! хорошъ рабъ! Семь пятницъ на одной недѣлѣ! Это просто тиранство, твой деспотизмъ.
Выслушай меня, дружочекъ, а потомъ, если достанетъ духу, обвини. Я отдаюсь на твой судъ.
Чтò мнѣ слушать, когда ты рѣшилъ, и пришелъ сказать окончательный приговоръ. Съ меня довольно! Ужъ не въ первый разъ мнѣ приходится покоряться твоей желѣзной волѣ. Я это знаю по опыту. За васъ, моряковъ, итти намъ, женщинамъ слабымъ и кроткимъ, большая глупость, и мы дорого потомъ за это платимъ.
Выслушай меня однако, душа моя.
Мягко стелешь, жестко спать, сказала она горячо. Чтò въ томъ толку, что я буду слушать? Я могла жить в деревнѣ и жертвовать собою семнадцать лѣтъ, но не могу жертвовать дѣтьми. За что запру я Вѣру в деревнѣ? Стану заѣдать ея молодость!
Но, другъ мой, только на эту зиму, на одну эту зиму, а потомъ я надѣюсь устроиться въ городѣ.
Я ужъ это слышалавсе та же пѣсня. Господи, какъ она мнѣ надоѣла!
Серафима Павловна закрыла лицо руками и заплакала. Адмиралъ не могъ вынести ея слезъ; онъ крѣпко обнялъ ее и говорилъ ей нѣжныя слова, покрывая ея и склоненную на его грудь ея голову нѣжнѣйшими поцѣлуями. Она внезапно перестала плакать, медленно раздвинула пальцы, взглянула сквозь нихъ на доброе лицо мужа, улыбнулась ему сквозь слезы и воскликнула съ одушевленіемъ:
Милый мой, дѣлай, какъ знаешь, я готова остаться въ деревнѣ.
Я такъ и зналъ, сказалъ онъ ласково, что ты, еще не зная важныхъ причинъ, заставляющихъ меня остаться здѣсь на зиму, согласишься на мою просьбу. Сердце твое мнѣ извѣстно.
Право, Antoine, я мало понимаю въ дѣлахъ, мнѣ довольно знать, что ты не можешь и не желаешь.
Нѣтъ, я желаю сдѣлать, какъ тебѣ угодно, но я не могу и долженъ покориться обстоятельствамъ.
А я тебѣ; слѣдовательно, все кончено. Только ты утѣшь меня, на праздники повези меня въ Москву, я хочу послушать оперу.
Мы поѣдемъ, куда тебѣ угодно, а теперь выслушай.
Ничего я слушать не хочу. Я вѣрю тебѣ на слово.
Но, милая, сказалъ онъ серіозно, если бы ты хотя немного ознакомилась съ дѣлами. Не всегда я буду съ тобою.
Это еще что такое? воскликнула она съ испугомъ.
Другъ мой, я старше тебя 25 годами, и, конечно, ты переживешь меня и останешься.
Она зажала ему ротъ обѣими рукамп и воскликнула:
Не надо! Не надо! Ради Бога! Не надо! Я не хочу, не хочу!
Однако
Да молчи же! Какіе ужасы выдумалъ! Бѣду накликать! Въ деревнѣ, отъ однообразія жизни, всякій страшный вздоръ лѣзетъ въ голову. Ужъ эта деревня! Какъ подумаю, опять плакать хочется!
Нѣтъ, ужъ пожалуйста, прошу тебя. Будь благоразумна и сама скажи дѣтямъ, что мы съ тобою рѣшили.
Мы! ужъ конечно, не я! Ты рѣшилъ.
Скажи: мы, и объясни дѣтямъ, что дѣла обязываютъ насъ къ строжайшей экономіи.
Какъ мнѣ тебя жаль, сказала она, внезапно взглянувъ на его печальное лицо, и обняла его.
Когда всѣ усѣлись завтракать, Серафима Павловна приняла особенно важный видъ и сказала не безъ торжественности:
Дѣти, отецъ вашъ и я, мы рѣшили по зрѣломъ размышленіи (она не утерпѣла и, взглянувъ на мужа, улыбнулась, какъ будто желая сказать: видишь, какъ я хорошо умѣю говорить), рѣшили, что на нынѣшнюю зиму благоразумнѣе остаться въ деревнѣ. Дѣла наши требуютъ такой жертвы. Я надѣюсь, что вы безропотно покоритесь нашему рѣшенію.
Мамочка! воскликнулъ Сережа съ печалью.
Поздравляю! проговорила себѣ подъ носъ недовольная Глаша.
Опять зиму оставаться здѣсь, протянула Вѣра, вотъ и танцъ-классы съ Ракитиными, улыбнулись они намъ!
Ваня молчалъ. Онъ сразу смекнулъ, въ чемъ дѣло, и лицо его приняло серіозное и задумчивое выраженіе.
Дѣти, мы здѣсь устроимся какъ можно пріятнѣе, сказалъ адмиралъ. Будетъ елка, устроимъ катанья на тройкахъ, я вамъ прикажу выстроить большую ледяную гору, словомъ, доставлю вамъ всѣ деревенскія удовольствія.
Однимъ совсѣмъ не весело кататься съ горы, сказалъ Сережа съ досадою. Ракитины уѣзжаютъ!
И признаться сказать, подхватила Серафима Павловна, какія тройки и горы развлекутъ насъ. Я холода терпѣть не могу, замерзну. Будетъ скука и тоска, я это напередъ знаю.
Но вѣдь ты рѣшила сама остаться, сказалъ ей мужъ, направляя ее въ роль, изъ которой она такъ неожиданно вышла.
Конечно, конечно, поспѣшила она согласиться.
Это все отецъ, сказала Глаша шопотомъ сестрѣ,это все онъ одинъ. Конечно, тоска будетъ непроходимая.
Нельзя думать только о себѣ,сказалъ ей Ваня тихо, и когда всѣ встали изъ-за стола, онъ побѣжалъ за Сережей.
Сережа, сказалъ онъ, развѣ ты не угадываешь, что папѣ тяжело остаться здѣсь, потому что это огорчаетъ маменьку? Не надо показывать нашего неудовольствія и тѣмъ огорчать ихъ обоихъ еще больше. Если онъ отказался ѣхать въ Москву, значитъ онъ не можетъ. Вѣдь онъ знаетъ, что маменька только объ Москвѣ и мечтаетъ. Я думаю, дѣла наши запутаны.
Почему? Кто тебѣ говорилъ?
Никто; но когда приходятъ платежи, онъ становится задумчивъ и вообще эти послѣдніе два года онъ сталъ серіознѣе.
А какъ мнѣ жаль Ракитиныхъ. Я и Соня, мы такіе сочинили планы на зимуи все это ухнуло, какъ камень, брошенный въ воду. Очень мнѣ жаль, такъ жаль, что и сказать не могу.
И не говори, а думай о другомъобъ отцѣ, чтобы помочь ему, и о матери, чтобы развеселить ее.
Да, тебѣ хорошо говорить. Тебѣ все равно, что здѣсь, что въ Москвѣ, а мнѣ Мнѣ это очень тяжело.
И мнѣ тяжело, не за себя, а за васъ: за маму, за папу, за тебя и сестеръ. Это, кажется, никому не сладко. Что жъ дѣлать, и не то бываетъ.
Не знаю, чтò бываетъ, а это гадость не послѣдняя, даже тошно, даже зло беретъ!
И Сережа отчаянно махнулъ рукой и вышелъ изъ комнаты.