Ну-ка, старый другъ, по-сибирски, до дна, какъ бывало на пріискахъ. Только тамъ, случалось, приходилось пить не бокалами.
А чѣмъ же, если не бокалами? спросилъ лукаво Анатоль. Стаканами? А? Папа?
И стаканами, и кружками, и стопами. Опоражнивали мы не малое количество бутылокъ. Вѣдь такъ, Андрей, другъ любезный.
Случалось, отвѣчалъ тотъ, и хвалиться нечѣмъ, да и то, бывало, измучившись на работѣ,прибавилъ Андрей Алексѣевичъ и выпилъ бокалъ за здоровье дамъ, поклонясь имъ низко.
Тянули вы бочками сороковыми, смѣясь воскликнулъ Анатоль, только не изъ похвальбы, какъ въ Горе отъ ума, а взаправду.
Ну, бочками, не бочками, а бывало гуляли таки послѣ тяжкихъ трудовъ. Вина не жалѣли, а трудовъ еще меньше жалѣли. До поту лица работали, да не днями, а мѣсяцами. А ты, мой ученый, потѣшь меня теперь, скажи мнѣ мои любимые стихи, да погромче, всѣмъ на услышаніе. Валяй. Ну!
Анатоль, схвативъ пледъ матери, молодецки перекинулъ его за плечо, не безъ ловкости и удали завернулся въ него, прыгнулъ на большой лежавшій вблпзп камень и громкимъ, звучнымъ голосомъ, напыщенно и торжественно сталъ читать стихи Державина на переходъ черезъ Альпійскія горы:
Ведетъ туда, гдѣ вѣтръ не дышитъ
И въ высотахъ и въ глубинахъ;
Гдѣ ухо льдовъ лишь гулы слышитъ,
Катящихся на крутизнахъ.
Ведетъи скрытъ ужъ въ мракѣ гроба,
Ужъ съ хладнымъ смѣхомъ шепчетъ злоба:
Погибъ средь дерзкихъ онъ путей!
Но россу гдѣ и что преграда?
Съ тобою Богъ! и горъ громада
Раздвиглась силою твоей.
Славно! закричалъ Сидоръ Осиповичъ, пришедшій въ восторгъ. Вотъ сочинитель! Вотъ стихотворецъ! Одинъ единственный, несравненный! Въ молодости моей былъ у меня пріятель въ Ростовѣ, семинаристъ Вознесенскій, говорилъ онъ стихи бойко, съ чувствомъ
Съ разстановкой, перебилъ отца Анатоль не безъ насмѣшливости.
Отецъ не смекнулъ насмѣшки, не зная, быть можетъ, стиха Грибоѣдова; но Зинаида Львовна нахмурилась и неласково глянула на черезчуръ бойкаго сына.
Да, смѣйся, сказалъ добродушно Сидоръ Осиповичъ сыну. Умница былъ этотъ Вознесенскій, ученъ, но съ пути сбился и погибъ гдѣ-то. Я тогда былъ ужъ въ Сибири, послѣ узналъ, а то бы не допустилъ его до бѣды. Бывало, отлично провозглашалъ Державина и собирался въ діаконы, но ему до тебя далеко! Ты говоришь не въ примѣръ лучше. Не правда ли, ваше превосходительство? мой Анатолій молодецъ!
Адмиралъ улыбнулся.
Да, у него, кажется, память огромная, и если будетъ учиться прилежно, то и усвоитъ многое. Большая памятьбольшая подмога.
Его большая память вредитъ ему, сказала Зинаида Львовна:ему все легко дается, онъ мало трудится и труда не любитъ; это бѣда.
Вотъ всегда такъ, сказалъ Сидоръ Осиповичъ съ легкой досадой. Моя благовѣрная любитъ корить родныхъ дѣтей и завсегда пуститъ ложку дегтю въ бочку меду. Кто же, на милость скажите, любитъ трудъ?
Какъ кто? отвѣчала ему жена, да ты первый. Ты трудился съ ранней молодости, составилъ состояніе и устроилъ счастіе матери, жены и дѣтей, ихъ матеріальное счастіе, не говоря уже о любви, о попеченіяхъ, которыми окружилъ ихъ. Ты и теперь трудишься безъ устали.
Правду истинную говорить изволите, сказалъ Андрей Алексѣевичъ, глядя на Зинаиду Львовну съ ласковой благодарностью. Сидоръ Осиповичъ умѣетъ трудиться, умѣетъ собирать, умѣетъ отдавать съ любовью и самъ не вѣдаетъ цѣны себѣ.
Если онъ не вѣдаетъ, такъ я знаю, и желала бы, чтобы дѣти его знали и не относились легко къ тому, чтò онъ для нихъ дѣлаетъ и дѣлалъ, и оцѣнили бы его и какъ человѣка и какъ заботливаго, любящаго отца.
Мама, я знаю, сказала Соня тихо, цѣлуя руку матери.
Сидоръ Осиповичъ слышалъ и видѣлъ; онъ схватилъ дочь на руки, поднялъ ее, какъ перышко, посадилъ на свое широкое плечо и помчался съ ней по полянѣ, говоря ей шопотомъ: Скачи милая, я твой работникъ. Ходи не по землѣ, а мчись по поднебесью, какъ пташка вольная. Что захочешь, то я и дамъ тебѣ, что я заработалъ, то твое!
Она обняла его шею, прильнула къ его головѣ своими нѣжными губками. Онъ принесъ ее и, опустивъ ее на колѣни матери, сказалъ съ едва слышнымъ дрожаніемъ голоса:
Спасибо, Зина, за слова твои и за дѣтей нашихъ.
Онъ рѣдко называлъ ее Зиною, придерживаясь обычая своего класса звать жену по имени и отчеству, но зналъ, что она любила, когда онъ называлъ ее Зиною, какъ звали ее и отецъ и сестры ея. Она взглянула на него добрымъ взглядомъ и сказала вполголоса:
Сердце твое мнѣ давно вѣдомо. Но скоро два часа, прибавила она громко, пора домой.
Давно пора, сказала утомленная Серафима Павловна. Я поѣду опять съ Antoine, а дѣти попрежнему пѣшкомъ.
Все, какъ прикажете, и будетъ благополучно и сохранно, генеральша наша дорогая! сказалъ Сидоръ Осиповичъ, находившійся въ самомъ веселомъ настроеніи. Адмиралъ, сидѣвшій до тѣхъ поръ въ спокойномъ наслажденіи природы, тоже поднялся.
Прекрасный провели мы вечеръ, милые сосѣди, сказалъ онъ;очень вамъ благодаренъ. А теперь всѣмъ пора по домамъ. Дѣти, въ путь!
Все засуетилось, всѣ встали; мальчики бросились ловить лошадей и помогать кучерамъ запрягать ихъ; прислуга прибирала и укладывала посуду. Костеръ догоралъ, угасая; на поляну набѣжала темь ночи и испугала Серафиму Павловну. Она встала поспѣшно.
Гдѣ дѣти?
Мы здѣсь, отвѣтили дѣвочки.
А мальчики? Ваня! Гдѣ Ваня?
Будьте покойны, они помогаютъ кучерамъ запрягать лошадей, сказалъ Андрей Алексѣевичъ.
To-есть мѣшаютъ имъ запрягать лошадей! воскликнула смѣясь Глаша, и разсмѣшила всѣхъ.
Бойкая барышня! воскликнулъ Сидоръ Осиповичъ.
Бѣдовая, сказалъ Степанъ Михайловичъ.
Очень умная, прибавила Зинаида Львовна.
Серафиму Павловну усадили въ таратайку, укутали ей ноги пледомъ; адмиралъ сѣлъ съ ней рядомъ; двое слугъ несли передъ ними зажженные фонари. Тихо тронулись они въ путь. За ними сѣла въ коляску Зинаида Львовна съ мужемъ и Саррой Филипповной.
У насъ есть мѣсто. Степанъ Михайловичъ, пожалуйте къ намъ, садитесь, довеземъ, сказалъ весело и привѣтливо Сидоръ Осиповичъ. А вашъ нѣмецъ уже усѣлся съ Андреемъ Алексѣевичемъ.
Это я ужъ видѣлъ, себя не забудетъ. А дѣти-то какъ же? Они одни.
Да вѣдь они пѣшкомъ идутъ, и барышни съ ними, а за барышнями наша барская барыня, Прасковья Ивановна, а за ней цѣлая свитагорничныя. Чего жъ вы опасаетесь?
Кажется, бояться нечего; впрочемъ, адмиралъ всегда отпускаетъ дѣтей кататься однихъ, а теперь они пѣшкомъ
И съ этими словами Степанъ Михайловичъ влѣзъ въ коляску. Кучеръ тронулъ и пустилъ рысью. Она скрылась изъ глазъ всѣхъ въ теми лѣса.
Анатоль, находившійся въ возбужденномъ состояніи, не зналъ удержа. Онъ влѣзъ въ телѣгу и взялъ вожжи.
Баринъ, завопилъ одинъ изъ слугъ, это телѣга подъ посуду и ковры.
Молчи! закричалъ Анатоль. Не твое дѣло.
Да куда жъ мы все это уложимъ?
Куда хочешь! Эй, ты! Егорка, садись!
Молодой конюхъ Егоръ прыгнулъ въ телѣгу и сѣлъ на передокъ. Анатолій хлестнулъ лошадь, она взвилась и поскакала по полянѣ по опушкѣ лѣса, и, описавъ кругъ, подъѣхала къ группѣ дѣтей и прислуги, которыя шли по полянѣ къ лѣсу.
Садитесь! Садитесь! Кто хочетъ, я лихо прокачу!
Что вы это, Анатоль Сидоровичъ, съ ума что ли спятили? образуйтесь, въ эту-то темь. Воля ваша, я барышню не пущу, сказала барская барыня Прасковья Ивановна.
Садись, Соня! кричалъ Анатоль. Садитесь, Глаша и Ѳомушка.
Прасковья Ивановна уцѣпилась за платье Сони, что, впрочемъ, было излишне, потому что Соня твердо помнила свое обѣщаніе, данное адмиралу, и не имѣла намѣренія ѣхать съ Анатолемъ.
Я свою барышню не пущу, вопила старая Прасковья Ивановна, если съ ней что случится, баринъ меня поѣдомъ съѣстъ. Не пущу!
Молчи, старая хрычовка! крикнулъ Анатолій:не твое дѣло.
Мнѣ, батюшка, мнѣ Софью Сидоровну довѣрили. Не ея это дѣло въ телѣгахъ скакать, не для того рождены онѣ!
Въ самомъ дѣлѣ, воскликнула Глаша со смѣхомъ, она Ракитина, а вотъ я Боръ-Раменская! и съ этими словами взвиласьи мгновенно сидѣла рядомъ съ Анатоліемъ.