Она еще летает, добил я его вполголоса.
Обухов, бережно погладив стальную бочину, сказал:
Эта вот в космос не поднимет, конечно, даже Антона, но до Америки донесет.
И что мне там делать? сварливо спросил Антон, нервно относившийся к замечаниям по поводу роста и веса.
Обухов усмехнулся и стал показывать дальше:
Это Н-1, которая должна была на Луну лететь, тоже одна двадцатая. Не полетела, увы. Но может, если прикажут. А это 15Ж53, ракета средней дальности, боевая часть комплекса РСД-10 «Пионер», одна пятая натуральной величины.
Чего такой маленький? спросил Антон презрительно.
Да удаленький. Это наши щит и меч, совершенно секретные. Кино про штурм рейхстага смотрели? Вот с одной этой штукой никакой штурм не был бы нужен. Ни рейхстага, ни Берлина.
На ней же не летают, сказала вдруг Инна.
На ней, конечно, нет, согласился Обухов. Но Р-7 тоже разрабатывалась и строилась, чтобы атомные боеголовки до врага доносить. А в итоге мирный космос завоевывает. Так, Инна, история и развивается. Без меча орала не выкуешь.
Да я и без орала громкий, пробормотал я.
Мы помним, сказал Обухов, открывая следующую дверь. А теперь к вопросу о том, насколько права Инна. Здесь как раз развитие проекта «Пионер» в мирном ключе. И революционном. Ребят, совершенно секретно, помним, да?
Подписку давали же, уязвленно напомнила Инна.
И честное пионерское, добавил Антон.
Да, очень серьезно согласился Обухов, щелкая выключателем за дверью. Извините. Прошу.
Мы вошли, помаргивая от света, разгоравшегося неровно и со звоном разной тональности, и замерли. Зеленоватая ракета, возле которой ждал Обухов, напоминала не стрелу или шариковую ручку, а толстый самолетик с гладким утолщением у носа.
Обухов сказал:
Это как раз революционное развитие разработки, ракетоплан «Пионер-11 РПБПД».
РП, очевидно, ракетоплан, проговорила Инна. Ддальность. РСДракета средней дальности, а БП?
Я хмыкнул, смутился и быстренько, чтобы никто не понял, чего я там хмыкал, сказал:
Беспредельной.
Обухов, конечно, понял, посмотрел на меня, чуть крутнув головой, но продолжил серьезно:
Ракетопланы все, кстати, на «Б» «Буран», «Байкал», потом изучим разработки. А этот долго называли «Бурлак».
Теперь зачем-то хмыкнул Олег. Обухов кивнул ему, будто понял, и продолжил:
При этом идея разделяемых ступеней сохраняется. Этот носитель, тоже модель, один к пяти, видите, немногим крупнее спецпредшественника. Потому что задача носителя скромная, хоть и нетривиальнаявывести корабль за атмосферу и на последнем этапе придать максимальное ускорение, положив на нужный курс. Поэтому, видите, добавлен третий разгонный блок с некоторыми, э-э, изюминками. А после выполнения задачивстретить, принять и доставить на Землю вот этого красавца. «Пионер-12». Модель один к двум.
Он показал рукой в дальний угол. Мы повернулись, поморгали, переглянулись и уставились на Обухова.
Это корабль? спросил Олег, хотя явно хотел спросить другое.
«Вы издеваетесь?» хотел он, скорее всего. Я уж точно хотел. Но не решился.
А Инна решилась, хоть и в смягченной форме:
Вы шутите, да?
Она медленно подошла к здоровенному, в полтора человеческих роста, и будто малость вздутому стеклянному яйцу в строгой черно-серебристой оплетке, похожей на подстаканник. Яйцо было заполнено красновато-бурой слоистой жижей, в которой посверкивали то ли искры, то ли снежинки.
Не до шуток уже, Инна, грустно сказал Обухов, не трогаясь с места.
Шутки правда кончились, так и не начавшись. И теперь мы с Олегом сидели на скамейке, не зная, как найти силы пошевелиться, но зная, что через пару минут встанем, оденемся и побежим: один на трек, а другой в лабораторный класс, мастерскую, на стрельбище, в барокамеру или что там предписано пилоту Олегу Исичко индивидуальной программой подготовки к первому в истории человечества космическому полету за пределы Солнечной системы.
На живую нитку
Алексей Афанасьевич Кукарев придумал новый способ полетов в космос двенадцать лет назад. Способ позволял практически мгновенно перемещаться по Солнечной системе, выходить за ее пределы, достигать других звездных систем и даже других галактик, игнорируя скорость света и другие фундаментальные условия и ограничения, предусмотренные традиционной физикой. Кукарев опирался на современную физику, которая уже тогда, в начале семидесятых, нащупывала так называемую теорию складокили струн, дающую непротиворечивые ответы на большинство вопросов мироздания. К концу семидесятых, когда советские ученые математически обосновали существование космических струн, инженер НПО «Энергия» Кукарев уже разработал детальный проект дальнего полета, использующий эффект этих струн, а также необходимый для этого космический корабль.
Школьные учебники до сих пор учат вас традиционной физике Ньютона с небольшим вкраплением Эйнштейна, начал Обухов и замолчал, потому что мы переглянулись и засмеялись.
Мы шестой закончили, у нас физика только год была, пояснила Инна. У нас там не Эйнштейн и не космос, а цена деления, сила трения и золотое правило механики. А Олег вообще не изучал еще.
Олег виновато сказал:
Я на второй год оставался, болел.
Обухов подумал и продолжил другим тоном:
Небо голубое, трава зеленая, мяч круглый, да? Это видно сразу. А мир большой, его нам видно, как микробуяблоко, в тени которого он лежит. Для микроба яблока вообще не существует. Но мы, в отличие от микроба, мыслим. И наконец оглядываемся и замечаем тень, которая на нас падает. Мы изучаем границы и площадь тени и понимаем, что это и есть наш мир, он круглый и плоский. Потом смотрим выше и дальше, делаем выводы из того, как и когда падает тень, и понимаем, что даже видимый нам участок не плоский, а шарообразный и что есть гораздо большая часть мира, которая этот мир освещает, отбрасывает его тень, позволяет созреть, позволяет появиться. А потом, если повезет, мы понимаем что-то про яблоню, про деревья, про растения, про почву и так далеедаже не видя их. Так развивается наука. Что я упустил?
Мы переглянулись. Инна сказала:
Яблоко для микроба непроницаемое. Если про складки говорить, то лучше про скомканную тряпку и, например, бактерию.
Я добавил:
Ни фига микроб не поймет, пока не надкусит яблоко. Откуда он знает, может, оно гипсовое, как в витрине.
Молодцы, сказал Обухов. Вот у вас в учебнике физики так и написано: не тряпка, а яблоко, непроницаемое и гипсовое, раз внутри примерно такое же, что снаружи.
Вы про космос сейчас, что ли? хмуро уточнил Антон.
Правда укусили? не удержался я. Вкусный?
Главного спроси, помолчав, предложил Обухов.
И я заткнулся.
Спрашивать Главного о том, что он там откусил, было и страшно, и подло.
Я думал, что привыкну к тому, как он выглядит, но привыкнуть не получалось. Каждый раз вздрагивал, и ребята тоже. Главный вроде на это внимания не обращалдолжен был уже привыкнуть. Но, думаю, он и сам вздрагивал, когда смотрел в зеркало. Если смотрел.
Он же раньше был, судя по фоткам, красивый дядькану как красивый, симпатичный, спортивный такой и нестарый. А стал кучей человеческих фрагментов, будто наскоро собранных и сляпанных после взрыва.
Главный никогда не снимал мягкой шляпы и темных очков, прятал нос и подбородок в широкий легкий шарф, носил мешковатый костюм и перчатки и, конечно, не вставал с кресла с большими колесами. Рассмотреть его лицо и фигуру не удалось бы при всем желанииесли бы у кого-нибудь такое желание появилось. Мы и не рассматривали. Но любая нечаянно замеченная особенностьсморщенный розовый лоскут между очками и шарфом, локоть, торчащий не там, где должен, и способность головы то опускаться на уровень груди, то отъезжать далеко за спинку креслазаставляла зажмуриться и учиться дышать заново. Я этого стыдился и старался на Главного не смотреть. А своего старания стыдился еще сильнее.
Голос Главного, кстати, пострадал меньше и в основном звучал нормально и даже приятно: низкий такой, мужественный. Сиплый, конечно, но это, может, с самого начала так, курил потому чтоили врожденное даже. Но иногда у Главного как будто переклинивало горло, и голос либо пропадал совсем, либо принимался менять тон и высоту, как пластинка, если на ходу перещелкивать скорость воспроизведения с сорока пяти оборотов в минуту на тридцать три, тут же на семьдесят восемь и обратно. Пластинка звучала смешно. Главный в такие секунды звучал ни разу не смешно. Страшно.