Есенин, признаться, ведёт себя провокационно, будто бы выбивая из-под ног Ширяевца опоруто, во что он верил более всего.
Ширяевец будет взбешён.
* * *
Саркастические стихи по поводу компании имажинистов Ширяевец напишет ещё в 1920 году (они остались в тетради, Есенин их не знал):
О маги рифм, изысканных донельзя,
Волхвы с бульваров Питера, Москвы,
Не стоите вы пуговицы Эрьзи
И волоса с Коненковской главы!..
Прямым ответом на есенинское письмо станет трактат Ширяевца «Каменно-Железное Чудище», содержащий самую суровую отповедь Есенину: «Серёжа переселился в кафеобсуждать вкупе с Толей и Димой план мирового переустройства» (ТоляМариенгоф, а ДимаВадим Шершеневич).
«Не знаю, язвит Ширяевец, зрит ли Господь словесный луг Есенина, но думаю, что хороший хозяин и овцы паршивой на такой луг не пустит».
Причитая на клюевский манер, Ширяевец продолжает:
«А свирель-то в кафе валяется, а рязанские поля-то без Алёши Поповича остались Не пора ли припасть опять на траву, а? Пророки-то ведь не из кафе выходят
Вернись!..»
Далось им это кафе. Прочти это Есенинсказал бы в раздражении, что из конюшни пророки не являются тоже; но, на счастье, и этого текста он не знал.
Наконец, поэтическим ответом на есенинское письмотоже неопубликованным, а то Есенин не простил бы и ни в какой Ташкент не приехалпослужила безжалостная пародия Ширяевца на Есенина, написанная уже в 1921 году:
Не хочу со старьём канителиться,
Имажизма я соску сосу.
Я предсказываю: Бог отелится!
Эх, торгуй наша фирма вовсю!
Зажимают носы даже дворники,
Где понять такой мелюзге!
Выпускаю новые сборники,
Подпишусь: хулиган Сергей.
Самородок я, оченно храбрый я,
До Египта могу чихнуть.
О скажите, какими швабрами
По кусту головы стегнуть!
У Ширяевца определённо имелся сатирический дар. Человек он был строгий, вспыльчивый, упрямый и готовый за свою правду хоть в драку.
Есенин, с его вождистской жилкой, с уверенностью в том, что его должны не просто слушать, но слушаться, едва ли в полной мере подозревал, в какие гости направляется.
Невзирая на все противоречия, Ширяевец, конечно, был и взволнован, и рад: легко ли ему было на окраине империи торчать одному?
Встречал Есенина вместе со своей невестой Маргаритой Костёловой.
Есенин, хотя и утомился, поизмялся в долгом пути, тоже подготовился отменноон давно зарубил себе на носу: встречают по одёжке. Сорочек возил с собой огромное количество. Вышел из поездаМаргарита запомнила«красавцем в новом сереньком костюме, в шляпе, вся замерла, и очень хотелось потрогать его».
Забыла упомянуть всегда вычищенные отличные коричневые туфлиих запомнили другие.
Ширяевец, похоже, хотел не только потрогать, но и при первой же возможности потрепать Есенина.
Спорить они начали почти немедленно. Хозяин: брось ты всё это, вернись к нам, к мужикам. Есенин: ты не понимаешь, слушай, я объясню, а то, вижу, совсем здесь одичал.
Каждый упирался за своё и ни пяди отвоёванного не сдавал.
Есенин, будучи, вообще говоря, обидчивымпозже обидчивость его разовьётся до маниакальности, продолжал Ширяевца и любить, и прощать за упорство и упрямство.
Да разве один Ширяевец его не понимал? Многие и многие.
Видя неприятие публикой в Ташкенте его имажинистских практик, Есенинну что ему стоиломог бы обойти все острые углы, о чём-то умолчать; но он, без нарочитости, без желания фраппировать последовательно, на всех встречахв Туркестанской публичной библиотеке, в клубе Красной армии, в кинотеатре «Туран», в кинотеатре «Хива», на квартире у приятеляпоэта Валентина Вольпинаобъяснял, зачем ему нужен имажинизм, что он под имажинизмом понимает.
Окраина бывшей империи, Гражданская война ещё длится, страна переживает чудовищные перегрузки, людей, способных понимать, о чём говорит Есенин, на всю Россию, быть может, дюжина; но он упрямо, с религиозной хваткойнеистово и ласково одновременнодоказывает своё.
Мало того: привёз с собой книжки имажинистских друзей, договорился о их продаже в Туркестанской библиотеке и всех зазывал покупать.
Ширяевца запомнили на есенинских выступлениях в праздничном костюме, в белой рубахе с цветочкамивесь сиял; даже имажинизм не способен был испортить ему настроение.
На квартирном выступлении Есенин читал отрывки из «Пугачёва».
Когда закончил, раздались аплодисменты, хотя в комнате никто не хлопал.
Оказывается, осталось открытым окножара жеи на улице столпились несколько десятков человек, привлечённых громким есенинским голосом.
Ширяевец потом гордился: именно Ташкент первым услышал эту поэму.
Осознавал ли он, что есенинский «Пугачёв» тоже вскормлен, вырос на имажинистских дрожжах?
Есенин, упрямец, на прощание Ширяевцу подписал «Исповедь хулигана» так:
«Я никогда не любил Китежа и не боялся его.
Нет его и не было, так же, как и тебя, и Клюева.
Жив только ум, его я люблю, его кормлю в себе, поэтому ничто мне не страшно»
Русский ум, вот что. Русский ум может принять и революцию, и имажинизм, и пугачёвщину, и ноги раскорячить до Египтаи выловить из всего этого небывалые поэтические созвучия.
Есенин как создатель национального поэтического архетипа обыграл и Клюева, и Ширяевца, и всех остальныхи по влиянию, и даже в самом элементарном, количественном смыслев огромное число раз: его читали и продолжают читать миллионы людей, он растворён в русском языке и в национальном характере.
Подтверждает ли это его правоту?
А что ещё должно подтверждать его правоту?
Ширяевец после такого посвящения должен был снова встать на дыбы, но
Лучшее из написанного Ширяевцемшедевральный «Мужикослов» (ноябрь 1921-го) сочинено под умело осознанным, растворённым, но очевидным влиянием «Исповеди хулигана» и «Пугачёва».
Ширяевец здесь освободился от ложной манеры «ой-люли-люли», зато научился по-есенински повышать в стихах голос, переходить с крика на шёпот, жестикулировать.
Он умело пользуется принципами поэтической дисгармониине нарочитой, речевой или смысловой, а отвечающей задаче: пропеть мужику отходную и одновременно величальную.
Невзирая ни на что, есенинская поэтическая правда оказалась в итоге действеннее.
* * *
В Ташкенте Есенин пробыл две с лишним недели.
Ночевал в салон-вагоне; утром они с Колобовым брали извозчика и отправлялись либо гулять, либо к Ширяевцутот не выходил на работу в те дни, когда договаривался с Есениным о прогулках, обошёл с ним все главные места в Ташкенте, водил к местным художникам и сочинителям.
Посещали узбекские праздники. Признаться, Есенин уставал от шума и музыки; сидел и думал своё: а в Рязани лучшев той самой, где не показывался давным-давно.
Съездил в предгорья Чимгана: покрытые снегом великолепные вершины, дух захватывает. Смотрел-смотрели говорит:
А вот у нас, в Константинове, на Оке
Спустя неделю на вопрос, что больше всего запомнилось, вдруг ответил:
Верблюд.
Помнят: совсем не пил и тогда.
Поначалу угощался пловом, потом даже пожаловался матери Ширяевца Марии Ермолаевне, что привык питаться, как птица небесная, а здесь что-то несусветное творится.
Надо сказать, Ташкент в сравнении с той Россией, откуда Есенин явился, жил парадоксально: одевались люди бедно, на работу ходили в халатах и тапочках за неимением другой одежды, но при этом всюду жарились шашлыки, плов благоухал, сладости небывалые красовались. Есенин поначалу набросился на яства, но быстро пресытился.
Отдыхал душой, когда Мария Ермолаевна пела русские песни, пил зелёный чай и подпевал ейвот чем сердце его успокаивалось.
В Ташкенте совершенно случайно Есенин встретился со своим знакомым по университету Шанявского поэтом Василием Наседкинымбудущим мужем сестры Кати.
Наседкин приехал из Самарканда, где служил в действующей армии.
Василий, обладатель совершенно романной биографииушёл добровольцем на войну ещё в 1915 году, в 1916-м отучился в юнкерском училище, в 1917-м руководил юнкерами, перешедшими на сторону революции, и лично штурмовал Кремль, был членом Реввоенсовета, комиссаром, а теперь воевал с басмачами, седьмой год на фронтах, на профессионального дезертира Есенина смотрел снизу вверх.