Эйгес даже познакомила Есенина с Александровым, и они отлично провели втроём целый вечер, разговаривая и читая стихи. Александрову Есенин очень понравился. Ревности в этом треугольнике не возниклони у кого и ни к кому. Вскоре Эйгес и Александров поженятся. А потом, через недолгий срок, разведутся.
Для Есенина всё закончится безболезненноЭйгес никогда ничего от него не требовала, а он, в свою очередь, ничего особенного от неё не хотел. Встречаться они больше не будут.
Женя Лившиц станет заходить в Богословский всё чащена разговоры; неизвестно, сколько бы всё это длилось, но однажды Надежда Вольпин, забежавшая якобы по делу, Женечку там увидела.
И подумала: вот эта соперница куда более серьёзная, чем Эйгес. Если эта его увлечётон может совсем потеряться.
* * *
И недели не пройдёт, как между Есениным и Вольпин случится то, что она назвала в мемуарах «полное сближение».
Есенин только тогда узнает, что она невинна.
Озадаченно смотрит на простыню. И первое, что сочтёт необходимым в связи с этим сообщить:
Каждый сам за себя отвечает!
(Только развёлсяи опять.)
Вольпин спокойно скажет:
Я и не позволю никому за себя отвечать.
Она отлично знала, с кем имеет дело.
Если обобщать, то влечение к женщинам у Есенина было спорадическим, а привычка держать дистанциюпостоянной.
Вообще в случае Есенина говорить о его донжуанском списке и неотразимой мужской харизме приходится с многими оговорками.
Его, безусловно, любили несколько женщини любовь их была небывалой и пожизненной.
Однако ему в любовных делах не везло едва ли не чаще, чем везло, и взаимности он добивался иной раз подолгу, а иногда так и не получалось добиться.
Существуетв передаче двух мемуаристов, близко знавших Есенина, практически идентичный диалог.
А ведь у меня, Анатолий, женщин было тысячи три, сказал как-то Есенин Мариенгофу.
Тот, наблюдавший жизнь товарища в ежедневном режиме и знавший про него едва ли не всё, спокойно обрезал:
Не бреши.
Ну, триста, тут же согласился Есенин.
Мариенгоф, иронически:
Ого!
Ну, тридцать, ещё скинул Есенин.
Мариенгоф останавливается на этой цифре в своих мемуарах.
Однако приведённый разговор, судя по всему, был «на троих»Мариенгоф, сочиняя «Роман без вранья», лишнего свидетеля убрал.
Свидетель этотих близкий московский приятель Эммануил Герман, публиковавшийся под псевдонимом Эмиль Кроткий.
Кроткий приводит этот диалог чуть иначе.
«Шёл у нас как-то разговор о женщинах. Сергей щегольнул знанием предмета:
Женщин триста-то у меня, поди, было?
Смеёмся:
Ну, уж и триста!
Смутился.
Ну, тридцать.
И тридцати не было!
Ну десять?
На этом и помирились.
Смеётся вместе с нами. Рад, что хоть что-нибудь осталось!»
Сопоставляя многочисленные мемуары, письма, записки, дарственные надписи, фотографии и прочие свидетельства, можно сказать, что к 1920 году и десяти, пожалуй, не было.
Изряднова, Райх, Эйгес, Вольпин и несколько лёгких приятельниц, случившихся по итогам выступлений и гастролей, едва ли их было много: Есенин целыми днями был на виду, и это неразлучные его приятели запомнили бы и потом пересказали.
Записан только один случай: как в «Стойле Пегаса» Есенин выпроваживает из подсобной комнаты подругу и говорит почти озлобленно:
Обкрадывают они меня.
* * *
Имажинистам попадало и по сей день попадает в первую очередь за то, что они«богема». Затащили крестьянского Леля к себе в компанию и научили плохому.
В сравнении, к примеру, с утончённым символизмом имажинизм по сей день кажется чем-то скандальным, нарочитым и нездоровым.
Между тем ситуация почти обратная.
Символизм, так сложилось, в известном смысле требовал одержимости. Даже здоровые молодые люди, попавшие под влияние символизма, пытались казаться одержимыми хоть чем-то и порой переходили всякие разумные границы. Меняли жён и любовницдостаточно вспомнить даму по имени Нина Петровская, жившую и с Белым, и с Бальмонтом, и с Брюсовым; жену Блока, которая жила ещё и с вышеупомянутым Белым; известны и сотни женщин самого Блока.
В символизме много нарочитой, почти навязчивой эротики: тон задавали Брюсов и Бальмонт.
Имажинизмвообще не по этой части.
Весёлый, но здоровый цинизмда, имел место, но не более.
Имажинисты скандалили, заходя в сферы, смежные с политикой, религией и, конечно, культурой; но быть знаменитыми в качестве покорителей женских сердецнет, такой цели не было.
И в жизни, и в поэзии достаточно зримо была явлена ставка на мужскую дружбу, на творчество как самоцель, судьбу, неизбежное и единственно важное. «Сегодня вместе / Тесто стиха / Месить Анатолию и Сергею», писал Мариенгоф; Есенинпро то, что он осуждён «на каторге чувств / Вертеть жернова поэм».
Жёнами и подругами они не менялись, половым мистицизмом не страдали.
Никто свои любовные удачи ни в поэзию, ни в публичную сферу не переносил; все имажинисты появлялись на людях либо по одному, либо друг с другом. Какие ещё женщины!
У Есенина десятки фотографий с друзьями от Клюева до Мариенгофаи ни одной с жёнами или подругами, кроме Дункан.
К Хлебникову заехалии то успели два раза сфотографироваться. Но где хоть один снимок «Изряднова и Есенин», «Райх и Есенин» или «Эйгес и Есенин»они же более года были близки, или «Вольпин и Есенин»он за ней целый год ухаживал, прежде чем её добиться.
Фотографироваться он любил, но женщин в фотоателье с собой не звал, скорее всего, принципиально.
Впрочем, и с собственными детьми у Есенина тоже не будет ни одной совместной фотографии.
Отдельно стоит остановиться на проблеме алкоголя.
И Шершеневич, и Мариенгоф, и Грузинов, и Рюрик Ивнев к алкоголю были практически равнодушны. С Кусиковым дело обстояло чуть сложнее: человек с Кавказа, он мог позволить себе перебрать, но в те годы другие вещи его тоже волновали.
В «Романе без вранья» Мариенгофа, описывающего приключения имажинистов и вроде бы срывающего с Есенина все покровы, алкоголя практически нет. Его и не былопили мало.
В «Великолепном очевидце» Шершеневичата же картина.
Вот воспоминания Рюрика Ивнева об имажинистских временах: «В ту пору он был равнодушен к вину, то есть у него совершенно не было болезненной потребности пить. <> Ему нравилось наблюдать ералаш, который поднимали подвыпившие гости. Он смеялся, острил, притворялся пьяным, умышленно поддакивал чепухе, которую несли потерявшие душевное равновесие собутыльники. Он мало пил и много веселился»
Может, имажинисты, сговорившись, скрыли правду от широкой общественности?
Но вот мнение со стороныпролетарского поэта Николая Полетаева, который, как и множество других пролетарских поэтов, кружил возле имажинистов и конкретно Есенина: «В публике существует мнение, что поэта сгубили имажинисты. Это неверно. Я с Казиным, Санниковым или Александровым часто заходил к имажинистам и сравнительно хорошо их знаю. Правда, это были ловкие и хлёсткие ребята. <> Но повлиять на Есенина они не могли Есенин продолжал работать, часто скандалил, но, кажется, не пил».
Почему «кажется»?
Потому что в 1926 году, когда Полетаев писал воспоминания, слава Есенина как «горького пропойцы» была уже устоявшейся. И, оглядываясь назад, Полетаев с удивлением вспоминает, что в имажинистские годы видел Есенина только трезвым. И сам удивляется: может, забыл чего? все же знают, как он пил.
Между тем достаточно читать самого Есенина: мотив алкоголя, тема пьянства в эти годы у него просто отсутствуют. Он уже и скандалист, и хулиганно разительно трезвый.
* * *
В «Стойло Пегаса» к Есенину и Мариенгофу стал заходить Леонид Утёсов, театральный артист, исполнитель песен, начинающий джазмен, переехавший в 1921 году в Москву из Одессы.
В первую встречу Есенин и Утёсов крепко обнялись.
Разглядывая Есенина, Утёсов заметил, что тот возмужал, изменился.
Есенин представил его приятелям как своего «старого друга», что было, конечно же, некоторым преувеличением. Есенин никогда не бывал в Одессе, подружиться всерьёз они никак не могли. Но Утёсов приезжал в Москву с гастролями после революции, в 1917 и 1920 годах: выступал в кабаре сада «Эрмитаж», неподалёку от Тверской. Если бы они познакомились в 1920-м, Утёсов при встрече едва ли был бы так удивлён изменениям, случившимся с Есениным. Значит, время их знакомства1917-й, поздняя осень. И Утёсов, и Есенин, будучи ровесниками, провинциалами, решившими покорить Москву, бродили тогда повсюду, присматривались; ну и столкнулись друг с другом.