Ему нравилось удивлять и ошарашивать; эти двое занимались ровно тем же, но заходили с какой-то другой стороны.
Мариенгофуи поделомуже тогда был выставлен счёт за излишнюю поэтическую эпатажность.
В 1918-м он писал:
Что убиенные!..
Мимо идём мы, мимо
Красной пылая медью,
Близятся стены
Нового Иерусалима.
Или:
Тут и тут кровавые сгустки,
Площади, как платки туберкулёзного,
В небо ударил копытами грозно
Разнузданный конь русский
Или:
Руки царя Ирода,
Нежные, как женщина на заре,
Почему вы, почему не нашли выродка,
Родившегося в Назарете?..
Едва ли Есенин хоть отчасти разделял этот кровавый пафос; но, признаться, крестьянские поэты в том же 1918 году писали не менее жуткие вещи.
Пётр Орешин так говорит о недавно убиенном царе и православных священниках:
Много, братцы, царём перевешано,
По указу царёву расстреляно.
А приказыстрелятьне от лешего,
Государем расстреливать велено!
Догорело царёво судилище,
Отгуляли царёвы присяжные.
Под судомДвуголовый Страшилище,
Под судомвоеводы продажные.
Не попы ль, златоусты духовные,
Заседали когда-то на судьбищах,
Как гуляки, картёжники кровные,
На царёвых потехах и гульбищах?
.
Да пришла Мать-Свобода великая,
Провалилась вся гадь в преисподнюю,
Разбежалась опричнина дикая,
Как бесо́вщина в ночь новогоднюю
Клюев грозил на свой лад:
Пусть чёрен дым кровавых мятежей
И рыщет Оторопь во мраке,
Уж отточены миллионы ножей
На вас, гробовые вурдалаки!
Вы изгрызли душу народа,
Загадили светлый божий сад,
Не будет ни ладьи, ни парохода
Для отплытья вашего в гнойный ад
Это Клюев утверждал: «Убийца красныйсвятей потира».
Это его:
За праведные раны,
За ливень кровяной
Расплатятся тираны
Презренной головой.
Купеческие туши
И падаль по церквам,
В седых горах, на суше
Погибель злая вам!..
С неменьшим, чем у Мариенгофа, вдохновением крестьянские поэты призывали избавиться от разнообразной нечистицарей, воевод, попов, купцовна пути к новому Иерусалиму.
Надо сказать, ни Шершеневич, ни Кусиков, ни Грузинов, в отличие от Мариенгофа и крестьянских сотоварищей Есенина, ничего подобного не писали.
Так что дело не в том, что имажинисты были «левее» крестьянских поэтов в смысле идеологическомвовсе нет; даже, скорее, напротив.
Имажинисты были «левее» эстетически.
Тяжёлая, нарочито архаичная манера крестьянских поэтов перестала Есенину казаться соразмерной эпохе.
Предавал ли он таким образом крестьянских поэтов?
Безусловно, нет.
Ему надо было растивыше себя, выше своей вихрастой головы, выше всех.
В ноябре у него вышла третья книга«Преображение». Он преображался.
* * *
В январе 1919 года собравшаяся компания уже ввязалась в реорганизацию Всероссийского союза поэтов.
Цель был однозначна: занять там главные места, подчинить союз себе.
Их вызвали на совещание в Народный комиссариат просвещения. За большим столом сидел нарком Анатолий Луначарский, тут жеГорький; напротивЕсенин, Ивнев, Мариенгоф, Шершеневич.
Имажинисты оккупируют сцену Всероссийского союза поэтов«Кафе поэтов» на Тверской, дом 18, вскоре сделав эту площадку практически своей.
Их первый совместный поэтический концерт прошёл 29 января 1919 года. Он был заявлен как «Вечер четырёх поэтов»Есенина, Ивнева, Мариенгофа, и Шершеневича; пятым, сверх программы, выступил Кусиков.
Последним читал Есенинкаждый из перечисленных, несмотря на амбиции, знал, что самый знаменитый в компании всё равно он.
Будущий близкий товарищ Есенина Александр Сахаров вспоминал: «Кутаясь в свою чуйку, по-извозчичьи засовывая руки в рукав, словно они у него мёрзли начал читать Пантократор. Читал он хорошо, зажигаясь и по мере чтения освобождая себя от всего связывающего. Сначала были освобождены руки, и он энергически размахивал правой рукой, затем на помощь пришла левая, к чёрту полетела сброшенная с головы шапка, из-под которой освободились пышные волосы цвета спелой ржи, волосы золотисто-соломенные с пробором посредине головы, и он весь закачался, как корабль, борющийся с непогодой. Когда он закончил, в зале была минута оцепенения и вслед за тем гром рукоплесканий».
Пожалуй, эту дату и стоило бы считать днём рождения имажинизма; но традиционно его время отсчитывают со дня публикации манифеста.
10 февраля 1919 года «Декларация» имажинистов была напечатана в газете «Советская страна». Следомв воронежском двухнедельнике «Сирена», который датировался 30 января, но вышел с опозданием.
Под «Декларацией» стояли подписи по алфавитуЕсенина, Ивнева, Мариенгофа, Шершеневича и двух художников: Бориса Эрдмана и Георгия Якулова.
Написал «Декларацию» по большей части Шершеневич.
«Мы, настоящие мастеровые искусства, мы, кто отшлифовывает образ, кто чистит форму от пыли содержания лучше, чем уличный чистильщик сапоги, утверждаем, что единственным законом искусства, единственным и несравненным методом является выявление жизни через образ и ритмику образов».
Половина «Декларации» посвящена критике футуристов: «у футуризма провалился нос новизны»; походя пнули символистов; остальных вообще не заметили.
О существе новой школы сказать тогда было ещё нечегона вышеприведённом абзаце с сапогами всё и закончилось.
Остальноехулиганская, с вызовом, риторика: «В наши дни квартирного холодатолько жар наших произведений может согреть души читателей, зрителей. Им, этим восприемникам искусства, мы с радостью дарим всю интуицию восприятия. Мы можем быть даже настолько снисходительны, что попозже, когда ты, очумевший и ещё бездарный читатель, подрастёшь и поумнеешь, мы позволим тебе даже спорить с нами».
Впоследствии имажинизм будет развиваться и вглубь себякак поэтическая школа, и вовнекак повальная поэтическая мода, задорная и прилипчивая.
Есенина имажинизм, безусловно, сделал богачев самом широком смысле. Несколько раз он выскажется о своих товарищах критически, но по трезвому счёту выходит, что в компании имажинистов Есенин провёл свои лучшие годы.
Позволить себе говорить о «непродолжительном увлечении имажинизмом» в есенинском случае можно только по недоразумению. Вся поэтическая карьера Есенинанеполных 12 лет. Из них, половина, и самая яркая, приходится на имажинизм.
Соратничество с имажинистами по временным рамкам в разы больше и «клюевского» периода, продлившегося менее двух лет, и «скифства», длиной чуть более года.
Стремление выстроить что-тоот журнала до поэтической группыв компании Клычкова или Орешина всегда было кратковременным, спорадическим и ни к каким зримым результатам не приводило.
* * *
В органичности своего выбора Есенин доубедил себя сам.
Не раз и не два говорил он удивлённым знакомым, что к имажинизму шёл с детства.
Имажинистом он был, уверял Есенин, уже в 15 лет, когда сочинил это четверостишие:
Там, где капустные грядки
Красной водой поливает восход,
Кленёночек маленький матке
Зелёное вымя сосёт.
Самая большая и единственная теоретическая работа Есенина «Ключи Марии», написанная в сентябреноябре 1918 года, как сам он неоднократно говорил, вела его к имажинизму.
В «Ключах Марии» на примере крестьянского орнамента, устройства крестьянской избы, крестьянского мышления и, наконец, самого языка и его законов Есенин доказывает, что русский мужик видит жизнь как дорогу в небеса, где у него отчий дом. Это и есть главный образ бытия как такового.
В этой вдохновенной работе, хотя и весьма спорной с точки зрения филологической науки, Есенин главными оппонентами называет футуристов, уверяя, что те посадили дерево корнями вверх, то есть идут не от органики и саженец их неизбежно засохнет.
Труд свой Есенин посвятит «с любовью Анатолию Мариенгофу»был очарован им столь же стремительно, как в своё время Каннегисером. Но в этом присутствует некий парадокс: о Мариенгофе в «Ключах Марии» нет ни слова, зато упомянуты Клюев и Клычков, последнийс безусловным почтением. С Клюевым чуть сложнее: сначала он цитируется как поэтический провидец, но несколько страниц спустя ему достаётся за то, что он «простой мужичий мозоль вставляет в пятку, как алтарную ладанку». Есенин попрекает учителя, что тот заигрывается в «мужика», теряет меру.