Поэтический смысл есенинской поэмы в том, что Дух Божий коснулся России и даже смерть её не отменяет истинности её выбора:
Ради вселенского
Братства людей
Радуюсь песней я
Смерти твоей
Есенин говорит не о том, что борьба бессмысленна, но о том, что победа уже свершилась:
О новый, новый, новый,
Прорезавший тучи день!
Отроком солнцеголовым
Сядь ты ко мне под плетень.
Дай мне твои волосья
Гребнем луны расчесать.
Этим обычаем гостя
Мы научились встречать.
Древняя тень Маврикии
Родственна нашим холмам,
Дождиком в нивы златые
Нас посетил Авраам
Маврикийский (правильноМамврийский) дуб в Иудее символизировал вселенскую семью.
Позже в работе «Ключи Марии» Есенин напишет о дереве, под тенистыми ветвями которого люди будут «блаженно», «мудро» и «хороводно отдыхать». Дереву тому имя«социализм или рай».
Здесь всё прозрачно: Россиябогоспасаемая, заслужившая прорезавшего тучи солнцеголового отрока инеизбежно воскресающая.
Задумывались ли над всеми этими тонкостями в газете «Известия ВЦИК» или им было достаточно признания Есенина в своём большевизме, вопрос вторичный.
Впрочем, почти наверняка там сидели люди, которые и Ветхий, и Новый Завет в своё время читали и содержание их помнили.
* * *
Признание Есенина в том, что он большевик, волею судеб совпало с началом трагических, кровавых событий.
20 июня, в день, когда Есенин начал работать над «Иорданской голубицей», в Петрограде на рабочем собрании был застрелен член президиума Петроградского совета Владимир Володарский.
26 июня Ленин написал записку членам ЦК, в том числе председателю Исполкома Петросовета Григорию Зиновьеву:
«Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не Вы лично, а питерские цекисты или пекисты) удержали.
Протестую решительно!
Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную.
Это не-воз-мож-но!
Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное»
Ещё недавно, в январе 1918-го, когда был раскрыт заговор Петроградского союза георгиевских кавалеров с целью похищения или убийства Ленина и задержанных ждал расстрел, Ленин лично начертал на рапорте резолюцию: «Дело прекратить. Освободить. Послать на фронт».
Однако к лету слишком многое изменилось: начиналась полномасштабная война. В апреле на Украине при поддержке немцев пришёл к власти гетман Скоропадский, 1 мая немцы оккупировали Крым. В Мурманске к тому времени уже высадились десять тысяч английских и американских солдат. Антибольшевистские заговоры в Петрограде и Москве возникали один за другим.
30 августа в Петрограде случилось ещё одно резонансное убийство очередного большевистского вождя.
Утром к месту работы, как всегда, приехал председатель Петроградской ЧК Моисей Урицкий. Он прошёл через вестибюль к лифту, дверь которого открыл швейцар.
В фойе на подоконнике сидел молодой человек в кожаной куртке, приехавший на велосипеде чуть раньше.
Завидев Урицкого, он быстрым шагом подошёл к нему и в упор выстрелил в голову.
Урицкий скончался на месте.
Молодой человек сел на велосипед и попытался скрыться. На Миллионной улице, бросив велосипед, вбежал в подъезд дома 17, открыл дверь в первую попавшуюся квартиру, схватил пальто с вешалки и, переодевшись, выбежал на улицу. Шедшие навстречу красноармейцы, искавшие убийцу, могли не узнать его, но он сразу же выхватил револьвер и начал стрелять.
Его задержали.
Это был Леонид Каннегисер, Тот самый Лёня, что гостил у Есенина в Константинове.
На допросе он сказал: «Я еврей. Я убил вампира-еврея, каплю за каплей пившего кровь русского народа. Я стремился показать русскому народу, что для нас Урицкий не еврей. Онотщепенец. Я убил его в надежде восстановить доброе имя русских евреев».
Каннегисер был уверен, что Урицкий отдал приказ о расстреле его друга Владимира Перельцвейга, проходившему по делу о заговоре в Михайловском артиллерийском училище.
Урицкий, заметим, был единственным, кто всего за 11 дней до своей смерти голосовал против предоставления Петроградской ЧК права расстрелов без судебного расследования, а также выступил против казни Перельцвейга.
Впрочем, едва ли это имело значение.
Каннегисер, безусловно, был идеалистом и любил Россию; тем не менее он состоял в контрреволюционной организации. Приказ о ликвидации Урицкого отдал Борис Савинковлитератор и профессиональный террорист царских времён. Казнь Перельцвейга была для Каннегисера дополнительной мотивацией.
Реакция Есенина на эти события неизвестна.
С Каннегисером они уже давно не общались. Бывший его товарищ убил крупного советского партийного деятеля, а Есенин только что написал, что он большевик. Что он должен был почувствовать в тот момент?
Ну, разве что сказать в сердцах:
Эх, Лёня, что же ты наделал!
Выстрел Каннегисера совпал с другим террористическим актом, осуществлённым в тот же день в Москве в семь часов вечера: на заводе Михельсона Фанни Каплан стреляла в Ленина.
Оба покушения должны были стать сигналом к началу антибольшевистского переворота. Позже эти события получили название «заговор трёх послов».
Переворот не удался, и в сентябре 1918-го начался красный террор.
Большевики публично объявили, что ими приговорены к расстрелу крупнейшие деятели монархической власти: бывший начальник Департамента полиции С. П. Белецкий, бывший министр внутренних дел А. Н. Хвостов, бывший министр юстиции И. Г. Щегловитов, ряд служащих жандармерии и охранных отделений. Одновременно советская власть начала брать заложников из дворян и буржуазии на случай совершения новых террористических актов.
Фанни Каплан поспешно расстреляют уже 3 сентября.
Каннегисера ещё целый месяц будут допрашивать.
Имя Есенина в протоколах допроса Каннегисера не фигурирует.
* * *
Вскоре после убийства Урицкого и покушения на Ленина в жизни Есенина произошла знаковая встречас молодым поэтом Анатолием Мариенгофом.
Мариенгоф работал литературным секретарём издательства ВЦИК, помещавшегося на углу Тверской и Моховой.
В день их знакомства по улицам столицы проходило шествие латышских полков с транспарантом «Мы требуем массового террора!».
Мариенгоф задумал тогда выпустить антологию революционной поэзии «Явь». Предложил участвовать Есенину, Маяковскому, Каменскому, Пастернаку, Рюрику Ивневу и Вадиму Шершеневичу.
Получалась сильная компания. Крестьянствующих, как мы видим, Мариенгоф не звал.
Возможно, знакомство началось с предложения дать стихи в сборник. Разговорились.
Мариенгоф словно явился на смену канувшему Каннегисеру.
Анатолий и Леонид были похожи своей инаковостью, независимостью, яркостью. Влюблённостью в поэзию.
Есенин мысленно поставил галочку: интересный этот Мариенгоф.
Во второй половине сентября Есенин снова уедет в Константиновопосмотреть, как там отражается всё происходящее.
К тому же в Константиново, наконец, приехала Кашина. А вдруг всё-таки?..
Есенинский интимный парадокс заключался ещё и вот в чём: когда женщина была рядом и ему принадлежала, он тут же начинал её избегать; но пока женщины не было, ощущал внутри сквозняк: как же так, его никто не любит? Надо, чтобы кто-то любил.
Любил ли он сам?
В единственной сохранившейся записке к Райх того годани одного прилагательного, ни слова ласкитолько «Зина!» и дальше по делу.
Если сравнить это с теплом, ощущающимся в переписке с тем же Каннегисером иливскорес Мариенгофом, можно всерьёз удивиться.
И лишь о Кашиной можно сказать, что к ней возникло едва ли на самое тёплое и долгое чувство в жизни Есенина.
От стихотворения «О, тонкая берёзка!..» до «Анны Снегиной»почти восемь лет, в то время как обычно лирического чувства Есенина хватало в лучшем случае на месяц-другой, а чаще вообще не было.
Он пробудет в Константинове неделю.
Кашина поймёт, что оставаться в деревне ей небезопасно. Пока Есенин рядомне тронут: он и в этот раз находил слова, чтобы успокоить самых ретивых; но без него делать там нечего.