В этой камере мне особенно часто передавали посылки. Кто и откудане имею ни малейшего представления, но я за долгое время пребывания в тюрьме обросла связями. Это были то сигареты, то чай, то конфеты, или вожделенные и столь редкие лимоны, а я до сих пор не знаю, кому была обязана. Киллер выспрашивал у брата мой адрес, но тот упорно молчал. Малолеток здесь не было. Все окна их камер находились на другой стороне, и переписываться было не с кем, кроме брата и парней из его камеры. Но со временем мне надоела и переписка. Слишком много было сказано, я исписалась и ничего нового не могла придумать. Суды теперь страшили меня все сильней. Если поначалу я уверена была в своей счастливой звезде, то сейчас эта уверенность растаяла.
Никто не возвращается из тюремных стен безнаказанным, никто просто так не уходит домой. Я не верила в чудо и теперь могла рассчитывать только на уменьшение срока. Что мне светило? На что я была согласна? С чем смирилась бы? Наверное, невозможно с этим смириться. Ведь даже Дюймовочка, получив год, из которого ей осталось всего несколько месяцев, плакала так, словно жизнь ее закончилась. Видимо ни с каким сроком человек не в силах смириться, принять его. Возможно, это приходит позже.
Я получила письмо от Кати, и каково же было мое удивление, когда я увидела, что пришло оно из Севастополя. Когда твой друг или даже совсем незнакомый человек освобождался, все очень радовались. Может у кого-то в глубине души и была зависть, но она не брала вверх над радостью. Ведь если удалось кому-то, то и у тебя есть шанс. Катя писала, что когда подошло время ее УДО, она стала преследовать начальника колонии. Ходила за ним по пятам. Так как она не работала из-за своего плохого зрения, то времени свободного у Кати было хоть отбавляй. Она подкарауливала начальника у административного здания, и как только он куда-то шел, направлялась за ним и ныла про УДО. Поначалу он от нее отмахивался, потом стал орать, угрожать. Но Катя не отступала. Никто просто так не отправляется домой, как только пришел срок УДО. Для этого начальник должен захотеть тебя отпустить. Он должен подготовить документы, обосновать, что ты
исправился, потом направить твои документы в суд. Без этого никто не освобождается. И конечно начальнику колонии нет до тебя и твоих документов никакого дела, поэтому можно обивать пороги сколько душе угодно. Если твои родственники посодействуют, тогда другое деловремя найдется. Но Кате не на кого было рассчитывать кроме себя, вот поэтому она сама преследовала начальника, рискуя каждый раз оказаться в карцере.
Эта девушка обладала страшным оружиемкрасотой, она пользовалась им всегда без зазрения совести и добивалась своего. Может, старуху без зубов начальник колонии и слушать бы не стал. Однажды Катя подкралась к нему, когда он зачем-то пошел в сарай для садового инвентаря. Он записывал что-то в блокнот, и тут Катя неожиданно завела свою песню об УДО. Начальник подскочил, выронив блокнот, и увидел Катю, поглаживающую топор.
Как же ты меня достала! взревел он, завтра займусь твоими бумагами.
И спустя пару недель Катя была дома, счастливая и свободная. Всего надо добиваться, не упускать ни единого шанса. Их много нам предоставляется в жизни, просто мы не видим и не хватаемся, думая, что это невозможно или что будет другой шанс.
В этот раз до первого суда прошло не так много времени. Наверное, около месяца.
Как же я нервничала! Возможно, просто накопилось нервное напряжение, но я не могла уснуть всю ночь перед первым заседанием. За день до меня на суд уехала Инга. Посреди ночи у нее разболелся зуб, а к утру раздуло щеку. Выглядело это просто ужасно. Все хотят произвести на судью хорошее впечатление, принарядиться, выглядеть как-то мило или несчастно, рассчитывая на жалость, репетируют речь, думают, что могут как-то повлиять на решение судьи. Я с моим опытом была уверена, что это просто невозможно. Чаще всего всё уже заранее решено, и весь суд это просто фикция. А как иначе объяснить, что за все кражи, хоть за одну, хоть за тридцать, давали срок ровно в три года? Но наивная Инга верила, что ее внешний вид произведет на кого-то впечатление. Она накрутила волосы, попросила у меня приличные вещи и вся изнервничалась. И вот наутро она проснулась с огромным флюсом и выглядела так, словно была запойной алкоголичкой. Она старалась не унывать и хоть как-то скрасить неблагоприятную картину, поэтому сделала макияж ярче обычного. Все стало намного хуже, и мы так хохотали, что слезы на глазах выступили. А что делать? Мы все время смеялись.
Инга уехала расстроенная, с раздутой щекой, а мы все не могли остановиться и продолжали хохотать. А на следующее утро перед судом я проснулась с таким же вот раздутым глазом. Не знаю, что это было, видимо нервная реакция, но у меня все тело пошло вспухшими волдырями, которые к тому же жутко чесались. Расчесывая их, я поняла, что от этого они становятся только больше, но ничего не могла с собой поделать. Я так расчесала глаз, что ничего им не видела, потому что он совсем заплыл. Вот это было наказание за Ингу. Теперь уже надо мной смеялись оставшиеся жилицы нашей камеры. Выглядеть сногсшибательно с таким глазом можно было и не пытаться, поэтому я плюнула на все, как бывалая арестантка, зная, что мой внешний вид никого не интересует. Безразличие к происходящему начинало проявляться все сильней, и это было пугающим знаком. Пошла в бокс без особой надежды. Наученная горьким опытом, старалась ничего не пить перед выходом из камеры, но все равно к двум часам дня нестерпимо хотела в туалет. Все эти длительные воздержания неблагоприятно сказывались на моем организме, и терпеть с каждым разом было все сложней. Где-то около часа дня, нас забрали и отвезли в суд. Единственным плюсом от долгого ожидания в холодном боксике оказалось то, что опухоль с глаза спала, и я могла предстать пред очи судьи не в таком плачевном виде.
Адвоката я не видела, пока находилась в маленькой камере для ожидания. Со мной в этот раз была какая-то женщина, лет пятидесяти. Она долго молча смотрела на меня, а потом сказала:Да, морда у тебя словно намалёванная.
Поначалу я не поняла, что она имеет в виду, а потом до меня дошло: это было восхищение моей красотой. Простая женщина, не умеющая выразить свои слова по- другому, а запомнилась мне на всю жизнь.
Меня и брата ввели в зал суда заранее, чтобы была возможность запереть нас в клетке. Здесь появилась и адвокат. Она все же была женщиной, и я сказала ей, что хочу в туалет. Защитница удивилась:
Почему вы не сходили заранее?
Негде. А здесь не пускают.
Она изумилась. И тут же отчитала охрану. Конвоиры стали что-то мямлить, что они ничего не знают и не могут сами решать подобные вопросы. Неужели у них нет инструкций на этот счет? Что это за система такая? Наша защитница дождалась начала суда, когда расселись зрители и вошел судья, она первым делом подняла этот вопрос:
Ваша честь, мы не можем начать заседание, пока моим подзащитным не предоставят возможность сходить в туалет.
Судья на этот раз был молодым мужчиной, который при словах адвоката покраснел и удивленно посмотрел на конвой. Тут уж они засуетились, меня вывели из клетки и на глазах суда и зрителей повели в туалет. Но на этом унижения не закончились. Охранник решил отыграться на мне. Он пропустил меня в тесную и грязную служебную кабинку. Думаю, что пользовались им только мужчины, так как сиденья на унитазе не было, вокруг была грязь и вонь, не многим лучше, чем на транзите. Он остался стоять со мной в маленьком помещении, не собираясь уходить.
Вы что, так и будете тут стоять?
А что ты хотела? Чтобы я тебя тут одну оставил?
Я осмотрела помещениеникаких окошек для побега не наблюдалось. Ладно, делать нечего, пришлось справлять нужду в присутствии этого мужчины, который не захотел даже отвернуться и стоял, ухмыляясь. Потом мы так же на глазах у всех вернулись в зал суда. Я думала, что после тюрьмы уже не смогу чего-то стесняться, а вот нет, шла пунцовая, не в силах поднять голову. Казалось, что теперь судья меня возненавидит и рассчитывать на смягчение приговора не стоит.
Суд начался. Как же разительно он отличался от первого судилища! Я впервые увидела работу Защитника. Теперь все выглядело иначе. Если на первом суде мы с братом были монстрами, нам не давали и слова молвить, и все внимание было приковано к потерпевшему, мнения которого спрашивали по каждой мелочи, то теперь в монстра превратился потерпевший. Наш адвокат выставила его и его группу в крайне неприглядном свете.