Сонные и помятые, мы мечтали размять ноги, но из одного тесного помещения тут же попали в другое. Вечная нехватка транспорта приводила к тому, что такое количество людей находилось в одном автомобиле. И если уж говорить о том, что перевозились преступники, то о каких мерах безопасности могла идти речь? Тридцать человек в одной машине, и всего два-три охранника, которые были далеко не суперменами, попавшими сюда не от хорошей жизни. Они что, занимались в спортзалах? Нет, они целый день возили заключенных, наращивая не мускулы, а животы. Да вздумай кто-то из этих «опасных преступников» убежать, никто бы его не догнал и не смог бы этому воспрепятствовать. Да, наверное, и не стал бы геройствовать.
Приехали к Днепропетровской тюрьме. Огромное кирпичное здание, огороженное решеткой. Нас ввели в просторное помещение. Помещение это было даже больше, чем просторноепросто огромное. А может мне так показалось, после всех тех комнатенок, в которых я провела последние полгода жизни. Эта комната была вся выложена кафелем, напоминая кухню великана. Посередине стояло несколько длинных металлических столов, а по периметру всего помещения тянулись железные шкафы, как в раздевалках.
Несколько женщин-охранниц, огромных таких дородных баб с закатанными рукавами, велели нам сложить наши сумки на столы. Те вещи, которые мы хотели взять с собой, подвергались осмотру, остальное можно было сдать в камеру хранения без оного. Я предусмотрительно оставила себе только самое необходимое, с остальным решив расстаться и не таскаться по тюрьме с большой сумкой. Некоторые из наших воспротивились и не захотели ничего сдавать, за что вскоре поплатились.
Одна из охранниц достала связку ключей и открыла дверцы шкафчиков, расположенных по всему периметру зала. Я наивно полагала, что это камера хранения для вещей. Но это глупое предположение вмиг развеялось, как только нас пригласили занять там места. Я поначалу чуть не расхохоталась, но быстро смекнула, что правила здесь жестче, никто меня тут не знает, и мой хохот в этом кафельном помещении будет подобен грому. Поэтому я покорно зашла в шкафчик. Полностью металлическое сооружение, места в нем было только присесть на маленькую скамеечку и сидеть. Скорее всего, это и были шкафчики для раздевалки, переоборудованные таким вот хитроумным способом. Сидишь себе в шкафчике и сквозь просверленные дырочки наблюдаешь, как кто-то роется в твоих вещах. Захватывающее зрелище! Никто с вещами не церемонился, вываливали все на столы, копались там и запихивали назад. У одной моей попутчицы была очень большая сумка, с которой она не пожелала расстаться. Ей тут же подбросили на глазах у всех колоду игральных карт.
За карты у нас положен карцер, спокойно сказала охранница. Сумка твоя отправляется в камеру хранения. В карцере не положены вообще никакие вещи.
Кто еще не хочет сдавать сумку в камеру хранения?
Бороться с системой в виде этих суровых надсмотрщиц не было никакого смысла. Они работали годами, передавая друг другу искусство общения с заключенными, решая такие вот задачки в два счета.
Просидели мы в шкафчиках, может, часа два. Затем, переживших осмотр и не отправленных в карцер, отвели в камеру.
Я думала, что готова ко всему, что полгода, проведенные в тюрьме, меня многому научили, но ошиблась. То, что предстало перед нашими глазами, было просто ужасно. Камера раза в два больше той, в которой я провела полгода до вынесения приговора. По правую и левую строну от входа располагались нары. Но это были не двух и трехъярусные кровати, к которым я привыкла, а как бы одна длинная сплошная двухъярусная нара. Она представляла собой железный каркас, а середина была из деревянного настила. Его называли «палуба». Постели здесь не было, на этой палубе просто лежали грязные матрасы, и создавалось впечатление логова бомжей. Люди лежали вперемешку, кто где. Глядя на все это, я уже завидовала Вике, которая отправилась в карцер.
Кухни здесь тоже не было, только туалет в углу камеры. Туалет был завешен грязной тряпочкой, казалось, что ею частенько пользовались, когда не было туалетной бумаги. Невероятно грязно было в этой камере. Пол не подметался и не мылся никогда, на нем был просто сплошной слой грязи. Какой толщины был этот слой, оставалось только догадываться. Спинки нары, дверные косяки, решкавсё было покрыто грязью. Тут же сложилось ощущение, что прикоснись ты к чему-то в этой камере, тут же подхватишь все мыслимые и немыслимые болезни. Контингент почему-то тоже был вроде бомжей. Как мы потом узнали, половина из них и была днепропетровскими бомжами, которые «приходили» в тюрьму отоспаться.
Мы брезгливо выбирали, где обосноваться, выискивая достаточно большое место, чтобы расположиться своей дружной крымской компанией.
Почему здесь такой ужас? спросила я одну из моих попутчиц, не в первый раз попавшую сюда.
Это же транзит. Здесь нет смотрящих, никто ничего не контролирует. Никто, естественно, в транзитной тюрьме не будет убирать и следить за порядком. Здесь может быть все что угодно. Так что поостерегись. Вон сколько бомжей.
Что ты имеешь в виду?
И обворуют и ножом пырнут. Короче, надо держаться всем вместе.
Вот здесь я почувствовала, что спокойствие стало покидать меня. Стало тошно и тоскливо. Вспомнилась Белоснежка-Катя, прошедшая через эту мерзость. Прикоснуться к чему-либо, чтобы не выпачкать рук, было просто невозможно.
Какая-то девочка позвала нас:
Эй, если хотите, здесь есть место.
Мы увидели девчушку, которая подвигала свои пожитки и приглашала нас присесть. Место было ничем не лучше и не хуже других, но хотя бы девочка производила приятное впечатление. Я не видела со времени своего пленения таких юных лиц.
Сколько тебе?
Пятнадцать.
Понятно.
Мы разместились как могли на этом лежбище, разложив вещи. Жизнь потекла своим чередом. А именно в разговорах. Все жаждали новой информации и щедро ею делились.
Девчонка рассказала, что скоро обед и наш оголодавший этап оживился. Не ели уже очень давно, и мне казалось, что я съем любую баланду, которую принесут. Но ошиблась. На обед подали суп из вареных кабачков. Ничего, кроме кабачков, в этом супе не было. Пахло это, мягко говоря, несъедобно. Знаю точно, что этот запах будет преследовать меня всю жизнь. Никто не смог проглотить ни ложечки этого варева, как бы голодны мы ни были. Наелся только туалет. Его в шутку называли «Ихтиэндр».
Подождем ужин, сказала я.
Девчонка засмеялась:
На ужин будет то же самое. И на завтрак. Здесь рядом какие-то кабачковые поля, и эти кабачки портятсяникому не нужно столько кабачков, поэтому кормят нас ими.
За неделю, которую я провела в транзитной тюрьме, ничего, кроме вареных кабачков, не подали ни разу. Так как продуктов у нас ни у кого с собой не было, то неделю я не ела почти ничего. Только четвертушку черного хлеба в день, которую давали к супу. Та голодная жизнь в Симферополе была теперь лишь воспоминанием о просто царском застолье. Но как бы я ни голодала, есть вареные кабачки в склизкой воде было невозможно. Не ел это варево никто, даже бомжи.
Люди здесь от голодухи были злые. Так как сюда вообще не попадало никакой еды со свободы, то голодали абсолютно все. Сигарет и прочего тоже катастрофически не хватало. Но чаще всего заключенные находились в этом месте совсем недолго. Набирали этап в несколько человек и отправляли к месту назначения. Не знаю, по какой причине, но в Днепродзержинск никто не ехал, вот почему мне пришлось просидеть восемь дней на транзите. Без еды, кипятильника (а соответственно и чая), без душа, на грязной общей кровати. Один бог ведает, как мне удалось не подцепить вшей, клопов или лишай на этой «постели». Ощущение голода через какое-то время притупляется, организм приспосабливается и к этому. Четвертушки хлеба, выдаваемой утром, хватало на целый день, чтобы передвигать ноги, видимо считалось, что этого достаточно.
Девочку звали Лена. Несмотря на то, что ей было только пятнадцать, у нее уже был ребенок. Она родила мальчика, который остался в данный момент с отцом. Была она цыганкой и рассказала мне много интересного об их цыганской жизни. Так что хоть время я могла коротать с пользой, слушая ее грустные истории. Попала она за банальное воровство. Рассказала, что так живут все в их клане, не воровать они не могут, их учат этому с детства, и выбора у них нет. Можно конечно поспорить о том, что выбор есть всегда, но у этой необразованной девочки, вечно избитой и родившей в четырнадцать лет, наверное, действительно не было выбора.