Тут меня кто-то похлопал по плечу. Это оказалась моя бывшая сокамерница, которую тоже недавно осудили. Потом я заметила еще и еще знакомые лица и облегченно улыбнулась. Почти ничего не изменилось. Мы забрались на нару к Танюшке, и все сочувственно слушали мой рассказ. В основном девчонки были осуждены за наркоманию и мелкие кражи, и сроки у них были совсем небольшими. Мой срок в пять лет, да еще и пресловутый месяц всех поразил.
Не переживай, напишешь апелляцию и кассацию. Ведь это же не последняя инстанция.
Не верю я уже ни в какое правосудие.
Как бы не было только хуже после этой апелляции.
Куда уж хуже.
А сколько максимум по твоей статье?
Не помню точно, но прокурор запросил шесть. Большего даже он не мог выжать. Самое обидное, что если бы не этот месяц я бы попала под амнистию.
Вот действительно беда, так беда! сокрушались девчонки. А что есть амнистия?
Да есть какая-то, вроде.
Ага и кто уже ушел?
Никто.
Об амнистии мечтали все. Это слово было у всех на устах. Вроде амнистии эти проводились каждый год, но такие, что попасть под них не представлялось никакой возможности. А так как мы были отрезаны от информации, то могли ее только рисовать в своем воображении. Ходили рассказы о какой-то грандиозной амнистии, когда двери тюрем и лагерей открыли и выпустили всех. Сейчас же амнистии распространялись на «беременных афганцев», так мы шутили. То есть на тех, кого и в помине не было. Не попадали под амнистию даже несовершеннолетние и те, кто совершил мелкие кражи.
Я не понимала, почему могла попасть под амнистию, ведь мое преступление было тяжелее, чем кражи. А многие девочки получали срок намного меньший, чем я. Мы как всегда оставались в неведении, не понимая сути вещей, непосредственно нас касающихся.
Оставалась надежда на апелляцию, но такая слабая, что я даже не хотела надеяться, чтобы потом не расстраиваться.
* * *
Как-то раз меня вызвали и отвели, минуя ненавистный боксик, на свидание. Я даже и не знала, что в тюрьме разрешены свидания. Но так как я была уже осужденной, то начальник тюрьмы дал разрешение. Комната была такой, как и показывают в кино: стул и телефонная трубка, а за стеклом такая же трубка и стул. Там уже ждала мама. Она хотела было расплакаться, но допустить этого я не могла. Слишком было тяжело на душе, чтобы еще и видеть чьи-то слезы. Поэтому, изобразив улыбку и радость, я воскликнула в трубку:
Привет! Вот так сюрприз!
Привет. Нам разрешили свидание. Ну как ты? Держишься?
Да, мам, все нормально. Здесь все не так ужасно.
Правда?
Ну конечно. Я теперь в другой камере, там воздух и места много, девочки многие знакомые.
Тебя не обижают? Ты такая худенькая стала.
Нет, что ты! Я со всеми дружу. К тому же, сама знаешь, какая у меня статья, меня за нее уважают.
Мы обязательно подадим апелляцию. Наймем другого адвоката. Не сдадимся.
Хорошо.
Твой парень не смог добиться свидания. Вы официально не расписаны, на свидания пускают только родственников.
Вы общаетесь?
Да, все время. Ты знаешь, когда вам огласили приговор и увезли, я догнала потерпевшего на улице и плюнула ему в рожу.
Я рассмеялась:
Пусть подаст на тебя в суд.
Да пусть только посмеет! Но он убежал, даже не сказал мне ничего. Чувствует гад, что виноват.
Я очень в этом сомневалась, но промолчала.
Ну, расскажи еще как вы живете там? Что тебе передать?
Я битых полчаса рассказывала, как у нас тут весело живется, какие все дружные и какие шутники. Меня все обожают и уважают, что мне здесь хорошо и что я чуть ли не в санатории. Не знаю, насколько мама поверила во все это, но когда она уходила, то улыбалась и была успокоена. Свидание было окончено на оптимистичной ноте. Мы повесили трубки и расстались.
* * *
Жизнь в новой камере шла своим чередом, практически ничем не отличаясь от моей прошлой жизни. Правда, здесь намного быстрей сменялся коллектив. Многие, не успев попасть в осужденку, спустя два дня уже отправлялись в колонию. Иногда приезжали новички, которые до суда не находились под стражей и попадали сюда из зала суда. Вот это, наверное, было жутко. Пока у тебя изначально была надежда выйти из этих мрачных стен, смиряться постепенно было проще. А вот из зала суда попасть к страшным зэкам, а потом сразу отправиться в колонию, без предварительной подготовки Хотя, может, они не успевали испугаться, и осознание их положения приходило постепенно?
Теперь, когда мне было нечего терять и бояться, я просто сорвалась. Целый день сидела на решке и перекрикивалась с подругами из соседних камер. За это с меня постоянно брали объяснительные, но мне было плевать. За две объяснительные могли лишить передачи, а за триотправить в карцер. Но так как передачу я уже получила, и перед отъездом мне уже ничего не светило, то я и бояться перестала. Сдерживающих факторов не было никаких. Еще раньше нас запугивали переводом в другую камеру, здесь же на меня это уже не действовало. Каждый день я устраивалась на решке и орала:
Один-девять-два!
Говори! кричали в ответ.
Это я. Как дела?
А, Детеныш. Скучно без тебя. Возвращайся.
Ага, только вещи соберу. Как Натаха?
А нет Натахи. Она на суд уехала. Она не у вас?
Нет. А когда уехала?
Вчера еще. Мы думали она с тобой уже.
Нет.
И потом мы кричали в один голос:
Ура! Она сделала это! Она ушла домой!
Мы прыгали до потолка от радости, не веря, что Наташе удалось вырваться. Не зря мы с ней мечтали, и она была так уверена в себе. Я ведь тоже когда-то Ну хотя бы одной из нас это удалось. У Наташи был сын, она очень переживала разлуку, и ей свобода была нужнее, чем мне.
Однажды, возвращаясь с прогулки, мы столкнулись с девчонками из другой камеры. Их тоже вели с прогулки. Незаметно отделившись от своих, я увязалась за другой камерой. Заметили это только наши соседки, сами конвойные не знали в лицо всех заключенных, тем более кто в какой камере жил. Поэтому я беспрепятственно попала к соседям. Ох и посмеялись мы. Меня напоили чаем и расспрашивали обо всем на свете, в то время как охранники сбились с ног в поисках беглянки.
Они пересчитывали заключенных уже после того, как мы заходили внутрь камер. И вот охранник начинает пересчет, а одной не хватает. Наши причем тоже не заметили, когда я отстала, поэтому весьма искренне таращили глаза и не понимали, куда я пропала. Посчитали их, наверное, раз пять и в камере, и в коридоре, искренне недоумевая и не веря в побег.
В итоге меня нашли, конечно, а потом влепили «полосу» на мое личное дело. Полоса означала, что заключенный либо склонен к побегу, либо к суициду, либо к бунту. На твоем личном деле могли оказаться все три полосы, но это надо постараться.
Ну, вот я и оказалась в рядах склонных к побегу. Это, в принципе, ничем не грозило, но за камерой, в которой жил такой вот «краснополосочник», был более пристальный надзор. Чаще подходили к глазку, да и только.
Я сходила с ума. Возвращаясь с прогулки, бежала и заглядывала во все камеры. Передавала почту, чуть ли не в открытую на глазах у охраны, хохоча над окриками охранников. Они грозили дубинкой, но никогда ее не применяли. Мне симпатизировали, уж не знаю по какой причине, но на меня никто не писал докладных и смотрели на все мои шалости сквозь пальцы. Да, работу охранников нельзя назвать веселой, вот они и развлекались, как могли, глядя на меня. Я вносила сумбур в привычный уклад тюремной жизни.
Как-то раз ко мне заявился Рыжиков. У меня аж глаза на лоб полезли от подобной наглости. Пришел, как ни в чем не бывало, и стал что-то говорить об апелляции. Так как осужденных уже не ограничивали в получении писем со свободы, я знала, что для обжалования решения суда мне наняли другого адвоката. Не знаю, почему не уведомили дорогого Рыжикова, но я была просто поражена. Сдержав всю накопившуюся злость, я уведомила старикана, что у меня уже другой защитник. Рыжиков удивился. Огорчился. Собрал свои бумаги и ушел, изображая оскорбленную невинность.
Моей семье сразу после суда стало известно, что Рыжиков и обвинительприятели не разлей вода и часто проводят досуг вместе. У них все дела на пару, и Рыжиков работал по заказу прокурора и правоохранительных органов, которые всеми способами пытались замять историю нападения на гражданских лиц. Насколько я поняла, схема была отработана до мелочей. Родные обращались в местную коллегию адвокатов, где им советовали Рыжикова, как самого лучшего. Рыжиков связывался с прокурором и получал от него указания, все было чисто, комар носа не подточит: все документы и подписи в порядке, подсудимые рта не раскрывают, никаких лишних свидетелей.