Принудить к сотрудничеству такого человека, как Будберг, органам ЧК не стоило труда. Мура давно уже была, что называется, «на крючке». Иногда она выполняла задания большевистского руководства официально. Так, она была прикреплена к Г. Уэллсу в качестве переводчицы во время его приезда из Англии.
Может быть, факты, свидетельствующие о второй жизни Муры, подведут нас к ответу и на такой вопрос, остающийся одной из главных загадок горьковской биографии. От кого, собственно, Сталин мог узнать о факте существования лондонского архива, если в решении его судьбы принимали участие лишь самые близкие: Максим, Тимоша (как все звали жену сына), художник Ракицкий, давно прижившийся в семье, ставший ее членом, и Мура?
Максим предложил корреспонденцию крамольного характера попросту уничтожить.
Но его не поддержали. Мура в дискуссии, естественно, не участвовала. Скромно помалкивала. Была уверена, что бесценный груз доверят увезти именно ей. В Лондон.
Так и вышло. Но, зная нравы Лубянки, Горький распорядился не отдавать архивы никому, даже если некто явится с собственноручным распоряжением его, Горького
Мария Игнатьевна прилетела из Лондона сразу же. От кого и как узнала она о болезни Горького? Говорят, ее вызвали члены семьи. Кто именно? Первая жена, Е. Пешкова, с которой он расстался более тридцати лет назад, но продолжал сохранять теплые дружественные отношения?
Вряд ли. Сына к тому времени уже не было в живых. Жена сына, Тимоша? Тоже сомнительно. Уж не малолетние ли внучки писателя, старшей из которых стукнуло девять лет?
Далее. Как было получено разрешение английских властей на поездку? Обычно это не простое дело, и решение вопроса отнимает недели и даже месяцы. К тому же с Лондоном авиасвязь тогда была ограниченной.
Нельзя не согласиться с В. Барановым, который пишет: «Беспрепятственные поездки Будберг наводят на мысль о покровительстве тех, кто больше всего был озабочен изоляцией писателя»
Болезнь между тем, как и в самом начале, продолжала развиваться конвульсивно.
Как у 8 июня, во время сталинского визита, когда умирающий Горький поразил все своим неожиданным возрождением, нечто подобное произошло и 16 июня. Вспомним слова врача М. Кончаловского, который констатирует: «За два дня до смерти Горький почувствовал значительное облегчение. Появилась обманчивая надежда, что и на этот раз его могучий организм справится с недугом»
В воспоминаниях Будберг, записанных сразу после смерти Горького А. Тихоновым от третьего лица, читаем: «16-го июня чувствовал себя хорошо, спросил: «Ну, кажется, на этот раз мы с вами выиграли битву?» Умылся, попросил есть, ел с аппетитом и просил прибавить еды».
Позже, в 1945 году, писала Липа: «Однажды я только что легла, Петр будит меня, говорит, что зовет Алексей Максимович. Прихожуу него сидит Мария Игнатьевна. Отвела меня в сторону и шипит: «Уходите уходите я здесь!» И давай меня щипать, да так больно! Я терплю и виду не показываю, что больно, чтобы Алексей Максимович не увидел. Потом вышла в столовую и заплакала, говорю Тимоше и Крючкову: «Она меня всю исщипала. Я больше к нему не подойду!»
Продолжает М. Будберг: «Ночью уснул. Во сне ему стало плохо. Задыхался. Часто просыпался. Выплевывал лекарство. Пускал пузыри в стакан. В горле клокотала мокрота, не мог отхаркивать».
Сон ухудшил его состояние, воля не работала. Начался бред. Сперва довольно связный, то и дело переходящий в логическую, обычную форму мышления, а потом все более бессвязный и бурный
Когда Черткова вновь вошла в комнату, она увидела Марию Игнатьевну стоящей у окна и упершейся лбом в стекло. Потом она выбежала в другую комнату, бросилась в слезах на диван, говоря: «Теперь я вижу, что я его потеряла он уже не мой».
Подчас в самые трагические минуты история способна на каламбуры. «Не мой» приобретало и второй смысл. Теперь Горький действительно больше не мог вымолвить ни слова. Никогда. Никому.
Естественно, и Андре Жидутоже. Когда тот, прибыв в Москву 16-го, собрался через день, как было договорено, ехать к Горькому, было уже поздно.
Троцкий оказался прав, сказав, что Сталину для устранения Горького нужно было очень немного: лишь слегка «помочь природе». Но в «помощи» он не сомневался. Со слов компетентного собеседника, Троцкий рассказывает, что в Наркомате внутренних дел у Г. Ягоды существовала сверхсекретная лаборатория, имевшая неограниченное финансирование. У наркома был целый шкаф самых разнообразных ядов.
Болен дорогой Алексей Максимович безнадежно. Не такой ли прискорбный вывод вытекает из бюллетеней «Правды», основанных на заключениях компетентнейших врачей? И те, кто по-настоящему любит нашего дорогого Алексея Максимовича, не может равнодушно относиться к его невероятным мучениям. Медицина искусственно продлевает уже не жизнь, а именно страдания. Жалко? Ну, конечно, жалко. Но разве не сам писатель сказал, что не надо унижать человека жалостью?»
Я все же думаю, что Мария Будберг не отравила Горького, слишком это Это слишком уже. Бесспорно одно, что эта женщина могла найти выход из любых, казалось бы, самых безнадежных ситуаций и всегда быть «на плаву». Вернемся к событиям 1918 года, к делу Роберта Брюса Локкарта в описании Н. Берберовой: «Она, урожденная графиня 3aкревская и вдова крупного балтийского помещика, графа Бенкендорфа, оказалась на свободе через неделю после своего ареста, не была ни расстреляна, ни брошена на десять лет в подвалы Бутырской тюрьмы, ни сослана на Соловки, но вышла из заключения если не под руку с Петерсом, то за руку с ним. Миф о ее тюремном заключении, угрожавшем ей казнью, никогда и никем не подвергался сомнению. Молодая русская аристократка, дважды графиня была дружна с «английским агентом», и «английский агент» спас ее, когда на самом деле она, становясь все старше, говорила о том, что Горький спас ее, не упоминая, что это произошло три года спустя, и в Петрограде, а не в Москве, в 1918 году. А Локкарт подлежал суду революционного трибунала по делу о «заговоре Локкарта», власти требовали его немедленного расстрела, и действительно он был приговорен к нему, но позже, заочно, когда уже был в Англии. И Локкарт знал, что благодаря Муре он был освобожден, и был благодарен ей, чему доказательством служат их дальнейшие отношения. Но это дела далекого будущего, под другими небесами»
Чайка над миноносцем
Такса моей подруги погибла под колесами автомобиля.
Семилетняя дочка подруги не могла думать ни о чем другом, кроме погибшего песика. Чтобы как-то отвлечь ребенка, мы пошли кормить уток. Знаете этих городских уток? Они только сидят и ждут, чтобы их накормили. Мы стали бросать им хлеб, и тут же прилетели чайки. Замелькали красные лапы с острыми когтями, белые тела, шоколадного цвета головы с пронзительными глазами. Резкие вскрики чаек звучали устрашающе. Они вились над нами, чуть ли не выхватывая хлеб из рук.
Они такие злые, удивилась моя подруга.
И это в центре города. А представь себе морских
А чайки все летали над нами, кричали, а нам стало страшно.
Они похожи на агрессивных женщин, заметила я. Быстрые, смелые, цепкие, жадные, сильные, безжалостные, всегда готовые к нападению И вдруг вспомнила, что есть такое имя, которое так и переводитсяЧайка. Имя этоЛариса. Подходящее имя для авантюристки.
Авантюристки были во все времена, у всех народов. И в первые годы после Октябрьского переворота для особ, которые имели склонность ко всякого рода авантюрам, наступило золотое времечко.
«Народные» герои возвышались на грудах человеческих жертв, и тем выше и славнее были герои, чем выше и огромней были эти груды-могилы Человеческая кровь лилась всюду, лилась реками, реками и едва не морями Это было время криков и стонов, застенков и насилия.
Лариса Рейснер. Белые руки, красивое, тонкое, нервное лицо
Немногочисленные свидетели вспоминают ее то на моторном катере-истребителе под «пулеметно-кинжальным» огнем врагов. То в ночной разведке. То на борту миноносца, по которому из засады открыли артиллерийский огонь.
«Вся в белом, подчеркивает очевидец, резко выделяясь среди экипажа миноносца, стоя во весь рост на виду у всех Лариса Михайловна одним своим видом, несомненно, способствовала и водворению, и поддержанию порядка».