В это время, пока я выслеживал свою дичь, двое надзирателей Нарвской части арестовали двух человек по подозрению.
4 января 1857 года, вечером, шли они по Обводному каналу и вдруг слышат, как двое мужчин рядят извозчика к Калинкину мосту и говорят ему:
Только вези нас беспременно через погорелые места!
Слова эти показались полицейским подозрительными, и они арестовали обоих мужчин.
Прач возликовал.
Самих убийц за ворот ухватили! говорил он, пыхтя от волнения.
Но мужчины оказались сапожным подмастерьем и сидельцем из лавки, которые ехали к знакомым женщинам.
А наказывали мы через погорелые места ехать от храбрости. Сказывали, что там опасно, ну а мы какничего себе слава Богу объяснили они, показывая кулаки.
И их отпустили. Прач выругал надзирателей и надулся, а тут, словно ему в упрек, седьмого числа я арестовал своих молодцов, обвиняя их в продаже тулупа и армяка.
Келчевский взялся их допросить.
Один из них, рыжий здоровый парень с воровской наглой рожей, назвался государственным крестьянином Московской губернии Александром Петровым, а другой любимским мещанином Иваном Григорьевым.
Заявили они, что ходят без дела, ищут места, а что до Никитиной, то никакой такой не знают и никаких вещей ей продавать не носили.
Уперлись на этом, и конец.
Мы их посадили. Я занялся проверкой паспортов. Все оказалось в порядке.
Вызывали Никитину, и не знаю, боялась ли она очень, только не признала ни того, ни другого.
А между тем уверенность, что это именно одни из «душителей», была во мне так крепка, что я передал ее и Келчевскому, и тот продолжал держать их в тюрьме.
Время шло.
Я продолжал свои поиски, но безуспешно. Мои арестанты сидели, и Келчевский также безуспешно разговаривал с ними. Убийства с удушением повторялись.
Я уже падал духом, как вдруг опять случай пришел мне на помощь.
Я упоминал выше про шайку грабителей, оперировавшую в это же время в Петербурге. Она состояла из шести человек, и тому же Келчевскому поручено было производить по этому делу дознание.
Я никогда не упускал случая присутствовать при его беседах с преступниками, если у меня выпадало свободное время.
Он в свою очередь никогда не отказывал мне в этом, и должен сказать, что если впоследствии, уже будучи начальником сыскной полиции, я умел добиваться признания там, где мои помощники совершенно терялись, то этим я целиком обязан Келчевскому.
С десяти слов он умел поставить допрашиваемого в противоречие с самим собою, загоняя его совершенно, и у сбитого с толку добивался наконец правдивого рассказа.
Так и тут. Разоблачение шайки делалось быстро, роли каждого определялись тотчас, преступления устанавливались, вещи отыскивались.
В тот самый раз, о котором я рассказываю, он допрашивал Крюкина, старого рецидивиста. Окончив допрос, вдруг сказал ему:
Плохо твое дело, я бы, пожалуй, помог тебе, если бы и ты нам соответственно
Лицо Крюки на оживилось надеждою.
Как, ваше благородие?
Где, с кем сидишь?
Нас много. Восемь!
А Иванов с тобой?
Душитель-то?..
Я чуть не подпрыгнул от радости, но Келчевский сохранил полное спокойствие. Он кивнул и сказал:
Он самый! Дознай у него, скольких он удушил и с кем
Крюкин покачал головою.
Трудно, ваше благородие! Дивствительно, говорил, что душит и вещи продает, а больше ничего. Мы его даже спрашивали: как? А он выругался и говорит: я шутил.
Ну, а ты узнай! сказал ему Келчевский и отпустил его.
Значит, наша правда! воскликнул я, едва грабителя увели.
Келчевский засмеялся:
Наша! Я давно это чувствовал, да конца веревки в руках не было. А теперь все дознаем.
Вызвать Иванова?
Непременно!
И он тотчас написал приказ, чтобы ему отпустили из тюрьмы Иванова.
Через полчаса перед нами стоял этот Иванов. Нагло улыбаясь, он отвесил нам поклон и остановился в выжидательной позе.
Ну, здравствуй, сказал ему ласково Келчевский. Что, сидеть еще не надоело?
Этот допрос происходил 2 апреля, и, значит, Иванов сидел уже без малого три месяца.
Он передернул плечами.
Известно, не мед, ответил он. Ну, да я думаю, что господа начальники и смилостивятся когда-нибудь.
Келчевский покачал головою:
Вряд ли. Суди сам, Петров говорит, что ты душил извозчиков, а я тебя вдруг отпущу!
Петров?! Ах, он воскликнул Иванов.
Что Петров, продолжал Келчевский, ты и сам говоришь то же
Я?
Ты. Крюкину говорил, Зикамский и Ильин тоже слышали. Хочешь, позову их?..
Брешут они. Ничего я такого не говорил.
Позвать?
Зовите. Я им в глаза наплюю
А что от этого? Все равно сидеть будешь. Поймаем еще двух-трех, поверь, они дураки не будутвсе на тебя наклепают. Благо уже сидишь, Петров-то все рассказал
Иванов стал горячиться:
Что рассказал-то? Что?
Сказал, что вещи продавали
Ну, продавали, а еще что?
Что ты душил
А он? закричал неистово Иванов.
Про себя он ничего не говорил. Ты душил и грабил, а продавали оба, спокойно ответил Келчевский.
Он так говорит! тряся головой и сверкая глазами, закричал Иванов. Ну, так я ж тогда! Пиши, ваше благородие! Пиши! Теперь я всю правду вам расскажу.
Келчевский кивнул головою и взял перо.
Давно бы так, сказал он. Ну, говори!
Иванов начал рассказывать, оживленно жестикулируя:
Убиватьдействительно, убил. Только не один, а вместях с этим подлецом, Петровым. Удушили извозчика, что в Царское ехал. Взяли у него это всеи только, больше ничего не было.
Какого извозчика? Где? Когда?
Какого? Мужика! Ехал в Царское, обратно. Мы его на Волховском шоссе и прикончили. В декабре было.
Так! Ну, а вещи куда дели? Лошадь, сани?..
Лошадь это мы, как есть 28-го декабря, в Царское с санями увезли. Сани продали Костьке Тасину а лошадь братьям Дубовецким. Там же, в Царском. Они извоз держат
Какая лошадь?
Рыжая кобыла. На лбу белое пятно, и одно ухо висит.
А сани?
Извозчичьи. Новые сани, двадцать рублей дали, а за лошадь двадцать пять.
А полушубок? Армяк?
Это тоже у Тасина, а другой у солдатки. Тот самый, на котором поймались. Остальную одежду, и торбу, и сбрую в сторожку на Лиговке.
В какую сторожку?
В караульный дом, номер одиннадцать. Туда все носят. Сторожу! Вот и все. А что Петров на меня одного, так он брешет. Вместе были, вместе пили
Ну, вот и умный, похвалил его Келчевский, теперь мы во всем живо разберемся.
Он написал распоряжение о переводе его в другую камеру и отпустил.
Едва он ушел, как я вскочил и крепко пожал руку Келчевскому.
Теперь они все у нас! Надо в Царское ехать!
Прежде его сиятельству доклад изготовить!
Вот Прач-то обозлится!
Мы засмеялись
На другой же день было доложено графу Шувалову, и он распорядился тотчас начать энергичные розыски в Царском Селе, для чего командировал меня, Келчевского и еще некоего Прудникова, чиновника особых поручений при губернаторе.
Собственно, самое интересное и начинается с этих пор.
В этих розысках я не раз рисковал жизнью, и, может быть, поэтому дело это так запечатлелось в моей памяти, я вижу все происшедшее как наяву, хотя с той поры прошло добрых 40 лет.
Но еще до распоряжения графа я уже принялся за розыск.
Едва свечерело, я переоделся оборванцем: рваные галоши на босу ногу, рваные брюки, женская теплая кофта с прорванным локтем и военная засаленная фуражка. Потом подкрасил нос, сделал себе на лице два кровоподтека и, хотя на дворе было изрядно холодно, вышел на улицу и смело пошел на окраину города на Литовский канал.
Те места, за Московской заставой, и сейчас весьма не безопасные, но тогда там была совершенная глушь.
Тянулись вдаль пустыри, не огороженные даже заборами, а у шоссе стояли одинокие сторожки караульщиков от министерства путей сообщения, на обязанности которых лежало следить за порядком на дороге.
Эти крошечные домики стояли друг от друга саженях в двухстах.
Туда-то и направил я свои шаги. Иванов указал на караулку под номером одиннадцать, и я решил прежде всего осмотреть ееи внутри и снаружи.