Они как раз успокаивали население убаюкивающими переборами арф, на фоне которых уханье тубы обозначало неумолимую поступь карающего правосудия. Я позволил себя убаюкать и отключился, припав щекой к столу.
Не знаю, сколько я так проспал, но разбудил меня голос дантиста.
— Меткалф, проснитесь! — повторил он. — Там, в прихожей, сидит человек, которого если что и беспокоит, то уж никак не зубы.
Дантист повернулся и исчез, а мне пришлось вправлять челюсть после близкого знакомства с крышкой стола.
2
— Меня зовут Ортон Энгьюин.
Это был крупный парень, весьма напоминавший барана, и говорил он очень тихим голосом. Таким голосом меня не разбудить — меня обычно надо потрясти за плечо. Впрочем, это сделал для него дантист, и мне оставалось только протирать глаза и накапливать слюну, чтобы заговорить. Все это время он с глупым видом стоял рядом со мной. Я махнул, чтобы он сел, поскольку понял, что без приглашения он этого не сделает, и внимательно посмотрел на него.
Обычно я пытаюсь определить уровень кармы человека еще до того, как он начнет говорить, так что сразу понял — у парня с этим не важно.
Ввалившиеся глаза, сбитая челка на потном лбу. Вряд ли ему больше двадцати пяти, — в любом случае он прожил достаточно, чтобы наделать дел, достойных сожаления. Ну и видок как будто он упал с самолета и развалился на части, а теперь его собрали заново — вот только душа куда-то делась. По моим прикидкам все это произошло максимум недели две назад.
— Меня зовут Ортон Энгьюин, — повторил он. Голос звучал так, словно его полоскали в слишком большом количестве хлорки.
— О'кей, — ответил я. — Меня зовут Конрад Меткалф, и я частный инквизитор. Вам это известно. Вы это где-то вычитали и начали питать надежды. Позвольте сразу же сказать, дальнейшее питание этих надежд обойдется вам в семьсот баксов в сутки. Вдобавок то, что вы получите за свои деньги, вовсе не обязательно будет вам приятно. Я имею обыкновение становиться занозой для тех, на кого работаю, в не меньшей степени, чем для тех, за кем слежу. Большинство уходит из моего кабинета, узнав о себе много такого, чего предпочитало бы не знать, — если, конечно, не уходят после первой же беседы. Дверь видите?
— Мне нужна ваша помощь, и я готов платить, — выдавил он, когда я замолчал. — Вы мой последний шанс.
— Это я и так знаю. Все видят во мне последний шанс. Сколько кармы у вас осталось?
— Простите…
Ответ не отличался оригинальностью. В мире, где невежливым считается спросить у соседа, который час, я мог служить олицетворением бестактности.
Я привык вытряхивать людей из того состояния дискомфорта, к которому они привыкли. Собственно, этим я и жил. Возможно, до сих пор Энгьюину не приходилось отвечать на прямо поставленные вопросы — если не считать тех, что ему задавали в Отделе Инквизиции. На эти вопросы отвечают все.
— Давайте-ка разберемся, — сказал я. — Вы мне платите за то, что я задаю вопросы. В этом вся разница между нами: я задаю вопросы, а вы нет. И мне нужнаваша помощь. Вы можете мне врать — так поступают почти все, — а можете потом проклясть меня. Только не шарахайтесь от меня так. А теперь гоните карточку Мне нужно знать уровень вашей кармы.
Он слишком отчаялся, чтобы устроить мне сцену. Он просто полез в карман за куском пластика и протянул его через стол, старательно избегая моего взгляда.
Я сунул карточку в карманный детектор. Никаких показаний. Магнитная лента на карточке чиста. Его уровень кармы равнялся нулю. Это означало, что он мало чем отличается от покойника. И насколько я понимаю, он знал это.
Если Отдел Инквизиции установит карточку на ноль, вы не сможете появиться ни в одном публичном заведении, не понизив тем самым уровень вашей кармы до отрицательной отметки.