-Корнелия Брандт. Юджинии Кроу больше нет. Она утонула в Атлантическом океане. Пошли, - приказал он, - я тебе револьвер привез. Там оружие тебе ни к чему, - он махнул рукой в сторону моря, - но я проверю, как ты стреляешь. Спускайся в тир, - велел он.
Юджиния проводила глазами его прямую, жесткую спину. Девушка потушила папиросу: «Я знаю, что она умерла, дядя Джон. Мне это как раз на руку». Юджиния допила кофе. Девушка быстро пошла за герцогом по узкой, темной лестнице, что вела в подвал.
В пивной было шумно, пахло табачным дымом. Невысокий, светловолосый юноша в потрепанной куртке ремесленника, с деревянным ящиком для инструментов в руках, прошел к стойке, и заказал полпинты темного эля. Оскальзываясь на влажных, разбросанных по дощатому полу опилках, он устроился в углу. Отхлебнув эля, юноша свернул папироску.
-Хорошо дома, - улыбнулся Маленький Джон, откидываясь к стене, оклеенной грязными, бумажными, засаленными обоями. Он курил, опустив веки. Джон видел бесконечный простор африканской равнины, серые пятна слонов, что двигались в отдалении и холщовые крыши фургонов.
-Алмазы, - вспомнил юноша. «Мы с Ливингстоном так их и не нашли. Хотя местные говорят, они есть на севере. А на севере буры. Ничего, если там что-то отыщут, с бурами мы договоримся, я уверен. А если не договоримся, то воевать не надо. Надо, как говорит Ливингстон, искать союзников среди цветных. Жаль, что мы до того водопада не дошли, о котором дядя Питер рассказывал. Но мистер Ливингстон своего добьется».
Он провел в Южной Африке четыре года, уехав туда в девятнадцать лет. Отец сказал ему: «Ты родился в колониях. Неплохо было бы узнать, что они из себя представляют. Тебя трехлетним ребенком в Англию привезли. Ты Австралии и не помнишь».
Джон участвовал в экспедициях Ливингстона, работал в колониальной администрации в Кейпе. Весь последний год, когда из Лондона приехала Юджиния, якобы погостить у кузена, Джон сопровождал ее на балы и приемы. Она покинула Южную Африку тайно, на незаметном торговом судне, что пришвартовалось не в порту Кейпа, а в уединенной бухте. Они тогда еще не знали, какой корабль, из тех, что плывут в метрополию, потерпит крушение, но в Лондоне все было готово. Свой человек в конторе Ллойда должен был внести Юджинию в списки пассажиров, а Джон, в Кейптауне, получив весточку от отца, исправить документы в портовой конторе.
Все прошло гладко, в марте он вернулся домой. Джон побыл с матерью, в Саутенде. Отец был занят на полигоне, с Юджинией. Потом герцог вызвал его и смешливо сказал: «Тебя четыре года в Лондоне не было,- он протянул сыну паспорт, - мистер Джон Брэдли, из Оксфордшира, седельщик. Семейная традиция, так сказать, - он подмигнул Маленькому Джона. «Ты с упряжью хорошо знаком, ты мне говорил».
-Знаком, - подтвердил Джон, глядя на серый купол собора Святого Павла, блестевший под утренней моросью. В Сити еще было немноголюдно, цокали копыта редких лошадей. Джон, вдруг, сказал: «Когда-нибудь, папа, у нас будут самодвижущиеся тележки, перевозящие людей. Тогда седельщикам точно нечего будет делать».
Отец хмыкнул: «Охота останется. Охота, скачки, - он, внимательно, посмотрел на юношу: «Хочешь, осенью устроим большую охоту, в замке? Приглашу кое-кого, с дочерьми, Тебе двадцать три года».
-Я никуда не тороплюсь, папа, - уверил его Джон.
-И потом, мама, - он не закончил. Отец, прикусив зубами сигару, - он не признавал папирос, - повел рукой: «Все привыкли. Все знают, что у нее слабые легкие. Смотри, я твоих лет женился. Затягивать не надо, ты наследник титула».
Отец сидел за простым столом. Джон, соскочив с подоконника, нагнувшись, обнял герцога: «Когда я влюблюсь, папа, я не премину первым делом достать букет цветов и объясниться, обещаю. Следуя семейной традиции. А потом все расскажу тебе и маме».
-Ладно, - герцог рассмеялся, - а насчет тележек, Дядя Джованни и Бенедикт что-то придумывали, но ведь умерли оба, - он вздохнул. «Хоть рельсы под землей у нас будут».
-Уже есть, - зачарованно сказал Джон, когда они спустились на гидравлической платформе в просторные, уходящие вдаль подвалы здания. Юноша потрогал блестящую сталь. Отец заметил: «До пристани проложили. Это безопасней, сам понимаешь. Не всегда стоит демонстрировать, кто сюда приходит и кто уходит. Платформа очень удобна. У нас еще маленькая есть, документы поднимать. Отличная вещь, мистер Отис, американец, их строит. Называется «лифт».
Они прошли в помещение архива. Герцог показал на стеллаж с папками: «Читай. Наши коммунисты, как теперь принято говорить. Чартисты, это ерунда, - он усмехнулся, - а вот за ними будущее. Но мы ничего такого не допустим. Для этого нам и нужен, - он потрепал сына по голове, - мистер Джон Брэдли».
Маленький Джон снял неприметную комнатку в Уайтчепеле. Юноша устроился в мастерскую, что обслуживала кебы, и стал ходить на собрания радикалов. Сведения он передавал через тайник в церкви Святой Елены, в одной из скамей, оставляя там записки после воскресной службы.
Его кузен, Пьетро ди Амальфи, служил в церкви святого Георга, на Ганновер-сквер, их приходской. Однако, как сказал отец: «Седельщику, дорогой мой, в Мэйфере делать нечего. Это было бы удобнее, конечно, но там светская церковь. Пьетро самый модный священник в Лондоне, - герцог развел руками, - слишком подозрительно, если некий Брэдли начнет отираться в том приходе. Но тайник отменный, никто ничего не найдет».
Он потушил папироску и услышал знакомый голос: «Джон!»
ОБрайен сел напротив и пожал ему руку:
-Хорошо, что пришел. Я уезжаю, - ирландец понизил голос: «Летом начинаем. Вести из дома получил».
ОБрайен, член «Молодой Ирландии», сбежал в Ливерпуль на рыбацкой шхуне два года назад. Он, со своей группой, пытался напасть на казармы британских войск в Дублине. Джон познакомился с ним на собрании радикалов. Юноши были ровесниками, и сразу подружились. О'Брайен весело говорил: «Против таких англичан, как ты, я ничего не имею. Ты пролетарий, как и я, и тоже страдаешь под гнетом буржуа».
-Жалко, Фрэнсис, - искренне сказал Джон.
-Может, мне с тобой поехать? - он взглянул в серые глаза ирландца.
-Лучше на континент, Брэдли, - тот почесал черные волосы, и достал из них стружку. О'Брайен был столяром. «Летом, в Париже, еще раз баррикады возведут и добьются своего. Волк погиб в Париже, - добавил он грустно. «Так мы и не дождались его. Говорят, он отличный оратор был».
Джон, прочитав папки, спросил у отца: «А кто такой Волк?». Герцог помолчал: «Радикал европейский. Слава Богу, король Луи Филипп его в тюрьму отправил, пожизненно. Нет опасности, что он здесь, или в Ирландии начнет смуту поднимать».
-Курьер приехал, - продолжил ирландец, - из Европы. Сегодня он будет рассказывать о смерти Волка, о французской революции, и читать перевод «Манифеста». О'Брайен посмотрел на стальной хронометр: «Пошли, не стоит опаздывать».
-Завтра, - решил Джон, выходя вслед за ирландцем в светлый, апрельский вечер, - я папе записку оставлю, в церкви. Надо будет невзначай узнать, куда этот курьер еще собирается. В Лондоне легко потеряться. Он, наверняка еще и на север отправится. Там его легче будет арестовать.
Он сдвинул на затылок свою старую, шерстяную кепку и поспешил вслед за ирландцем по Вентворт-стрит. Рынок уже разъезжался. Они прошли среди пустых телег, минуя торговцев, что складывали лотки, и свернули на Дорсет-стрит. Между домами было развешано белье. Пригнув головы, мужчины исчезли в арке, что вела во двор.
В чердачной комнате было душно, плавали сизые слои дыма. Джон, усевшись рядом с ОБрайеном, оглядел собравшихся. Их было около трех десятков. Юноша хмыкнул:
-Никого нового. Этих людей я знаю, а вот курьер, - у стола он увидел Гликштейна, еврея из Кельна, работавшего на табачной фабрике. Говорили, что он связан с европейскими радикалами, и участвовал в подпольном съезде, где, в прошлом году, был образован Союз Коммунистов.
О'Брайен толкнул Джона локтем: «Смотри, я ее раньше не видел. Хорошенькая».
Джон поднял голову и замер. Девушка, что говорила с Гликштейном, обернулась. Она была в скромном, темном платье, белокурые волосы стянуты в тяжелый узел. Синие, большие глаза посмотрели на Джона. Он почувствовал, что краснеет. Девушка была маленького роста, хрупкая, но Джон заметил, что руки у нее сильные, привыкшие к работе. На тонких пальцах красовались пятна чернил.