В детской было тихо, газовый фонарь освещал портреты на стене. Там были Робеспьер и Марат, Байрон, генерал Боливар и Гарибальди, рисунок виселицы с пятью трупами на ней, набросок мужчины в куртке пеона, что стоял, улыбаясь, прислонившись к скале.
Макс лежал, глядя на них: «Дедушка Поль пообещал, что подарит нам портрет папы. У него есть знакомые художники». Сначала они с братом плакали, хоть они и плохо помнили отца. Волк получил пожизненный срок, когда близнецам было пять лет, но бабушка и дедушка Поль рассказывали мальчикам о нем. Потом бабушка, посадив их на диван, устроившись с Полем по обе стороны от них, велела: «Слушайте. Ваш отец был бы рад узнать, что в такой день вы читаете «Манифест».
Макс повторил про себя: «Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир». Мальчик прошептал: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
-Анри! - позвал он. Брат был младше Макса на полчаса, и он всегда им верховодил. Анри хотел стать врачом. Он переписывался с их дядей Шмуэлем, что жил в Амстердаме, и его сыном, Давидом. Прошлым летом они ездили туда, всей семьей. Анри все время пропадал в госпитале.
-Что тебе? - мальчик поднял белокурую голову. Они были похожи, как две капли воды, даже почерка у них были одинаковые. Отец их путал, а вот Полина и бабушка с дедушкой, никогда. Лазоревые глаза Максимилиана блестели в темноте.
-Я хочу дать клятву, Анри, - тихо сказал мальчик. «В память о папе. Иди сюда».
Анри перебрался на кровать брат. Макс велел: «Руку протяни». Он взял свой перочинный ножик. Дедушка Поль подарил им одинаковые, в прошлом году, на день рождения. Их крестили, как и Полину. Бабушка только усмехалась: «Я даже венчалась, милые мои. Ничего страшного в этом нет. Бороться с религией надо не так, а через образование».
Анри с шумом вдохнул воздух, но сдержался, и не заплакал.
-Молодец, - похвалил его старший брат и спокойно надрезал свой палец. Они сплели ладони, чувствуя тепло крови, друг друга.
-Повторяй за мной, - велел Максимилиан и начал: «Клянусь всегда стоять на страже интересов пролетариата, клянусь преследовать и уничтожать его противников, клянусь отдать все, до последней капли крови, ради дела строительства нового мира. Клянусь! - в один голос повторили близнецы. Анри, вытерев свободной рукой слезы, признался: «Теперь мне легче. Я стихи про себя повторял, чтобы не плакать, месье Гейне».
-Да, - Макс улыбнулся, - я слышал, как ты шептал. Но «Манифест» лучше.
Анри вздохнул. Он любил поэзию, его и назвали, в честь Генриха Гейне, что был другом семьи. Макс всегда смеялся над ним и говорил, что поэты революции не нужны.
Отец, еще давно, посадив их на колени, серьезно сказал: «Революции нужны все, милые мои, от адвокатов и врачей до поэтов. Не ссорьтесь».
-Да, - неохотно заметил Анри и почувствовал, как Макс обнимает его.
-Я всегда, всегда буду с тобой, - тихо сказал ему старший брат. Анри пожал его руку: «Спасибо».
Лондон
Медленно забил колокол, с крыши церкви вспорхнули птицы. Женщина, что стояла у большого камня серого гранита, подняла голову. Она посмотрела на едва заметные почки, видневшиеся на ветвях огромного, старого дуба.
- Он здесь со времен Вильгельма Завоевателя растет, - отчего-то подумала Марта. Небо над Темзой было ярким, просторным. Пахло свежей травой, теплым, весенним ветром. Она погладила высеченные буквы: «Юджиния Кроу. 1830-1848», и перевела взгляд на слова из Псалмов: «Выходящие на кораблях в море, работники на водах великих, Те видели творения Господа, и чудеса Его в пучинах».
Марта перекрестилась и пошла к выходу с кладбища. Муж стоял, опираясь на трость, любуясь тихой, зеленой водой Темзы, лебедями, что плавали в заводи. Голова Питера была совсем седой. Марта подумала: «А мне два года до девяноста. Ничего. Эстер Питера ровесница, а голова у нее до сих пор, светлее многих». Она была в шелковом, траурном платье, с бусами из гагата. Седые, завитые на висках пряди волос прикрывал бархатный, черный, отделанный кружевом капор. Питер тоже был в траурном сюртуке.
Объявление напечатали в Times и Morning Post.
-Мистер Питер и миссис Марта Кроу с глубоким прискорбием сообщают о гибели своей правнучки Юджинии, в крушении корабля «Принцесса Алиса», что следовал рейсом из Кейптауна в Ливерпуль, в январе месяце сего года. Семейная поминальная месса в церкви святого Михаила, в Мейденхеде.
Питер подождал, пока жена подойдет к нему: «Послушай, может быть, все-таки стоило дать ей твой пистолет? Тем более ваши оружейники опять его усовершенствовали. Он и не похож на тот, что Бенкендорф видел. Одна табличка осталась. Да и Бенкендорф четыре года как умер».
-Во-первых, - Марта стала загибать отягощенные кольцами пальцы, - оружие ей совершенно ни к чему. Оно только вызовет подозрения. Во-вторых, Бенкендорф мог рассказать об этом пистолете Дубельту, новому шефу жандармов. Граф, конечно, был хорошим агентом, нам очень повезло, но мало ли что..., - Марта вздохнула. Питер заметил: «А в-третьих, ты хочешь отдать его другой правнучке, и не спорь со мной»
-Не буду, - она тоже улыбнулась.
-Тедди привезет девочку летом, - Марта задумалась, - там посмотрим. Кстати, если бы не украденная у мистера Кольта технология, - она раскрыла ридикюль крокодиловой кожи и ласково погладила короткое дуло, - не было бы у меня такого револьвера. Так их теперь называют, - добавила она, наставительно. «К той поре, как Марта подрастет, они вытеснят все остальные модели».
Они медленно пошли по дороге к дому. Кованая калитка была открыта, во дворе стоял экипаж, запряженный парой гнедых.
-Стивен с ней попрощался, - после долгого молчания, сказала Марта, - Маленький Джон его из Кембриджа забрал и привез на полигон. Хорошо еще, что детей маленьких ни у кого нет. Не придется врать. Аарон и Мэри Аните все объяснят. Она девочка умная. Отец ее теперь военным капелланом будет, тоже - Марта вздохнула, - не обо всем дома сможет говорить. Анита поймет.
-Питеру бы жениться, - внезапно заметил муж, когда они уже поднимались по ступеням. «От него правнуков и не увидим, наверное». Он почувствовал прикосновение руки жены: «Ты мне обещала, до ста лет. Я все помню. Не бойся, я не умру, пока не узнаю, что с внуками нашими случилось».
-Мы не умрем, - поправила его жена и оглядела дубовый паркет в передней, портрет миссис де ла Марк на площадке мраморной лестницы, шкуры тигров, что были брошены на пол:
-Маленький Джон африканские диковины привез. Он сказал, что раз галереи Холландов в Британском Музее нет, он их в галерею Кроу отдаст. Я, сам знаешь, - она прислонилась к дубовым перилам, - хожу, смотрю на портрет Тео, что Изабелла покойница написала. Франческо говорит, что его в этой новой галерее повесят, которую граф Стенхоуп хочет основать.
-Не рвала бы ты себе душу, любовь моя, - попросил Питер, но сразу подумал: «Впрочем, что это я? Сколько лет подряд я закрывал глаза и видел это «Прощайте», что Тео на стекле нацарапала».
Он очнулся в лодке, рядом с трупом сына. Питер нашел глазами Марту. Жена сидела, обессилено привалившись к борту, сжимая в руке пистолет, тяжело дыша. На яхте, он плакал, а Марта, гладя его по голове, повторяла: «Ничего, милый мой, ничего. Я обещаю, мы отомстим, за них за всех».
Осенью Марта, с Бенедиктом и Мартином отплыли в Кантон. Питер дождался вести о том, что они прибыли в Китай, а потом наступило молчание. Сын вернулся оттуда без левой руки. «Пуля в локоть попала, - хмуро сказал Мартин, - вынимали кое-как, началась гангрена. Ничего, папа, я привык».
- Они оба умерли. Юджиния родами, а зять наш, - Марта тогда покачала головой: «Местные молчали и глаза отводили. Тела мы не забрали. Слишком опасно это было. Земли привезли, с кладбища. Там два креста стоят, деревянных, и все, - Марта разрыдалась. Питер, покачивая ее, осторожно спросил: «А дети?»
-Пропали, - Марта сглотнула. «Старшего сына увезли, а новорожденный исчез. Теодором его крестили. Там нищий какой-то обретался в то время, странник, как у них это принято. Он и стал крестным отцом. И все, - она сжала тонкие пальцы. «Все, Питер».