Как там в Новгороде дела? расспрашивал Прелеп. Князя-то не видали?
Видали и князя, спокойно, с видом человека, которого ничем не удивишь, отвечал Милута, Мы же у Недремана стояли. Не помнишь Недремана? Мы с ним одной дружиной, бывало, плавали, покуда он не разорился на варягах проклятых и Добрыне не запродался.
Да, вот судьба злая! Мытник закивал головой. Жил человек, не тужил, а тут разом и ладьи, и товара лишился, да и сам едва неволи миновал. Только и хватило добра, чтоб самому выкупиться.
Вот, так теперь он на новгородском княжьем дворе в ключниках и нас на постой пускает по старой дружбе. И видали мы князя, и говорили с ним. Ничего, больше положенного не заносится, уважает.
Да уж не ему заноситься! Мытник насмешливо прищурился. Родом-то он, говорят
Да ладно тебе, дядька Прелеп, род его считать! вмешалась Загляда, вынув из котла ложку. Разговор отца и мытника занимал ее больше, чем она хотела показать, и тут она не сумела смолчать. Не по роду надо смотреть, а по делам! А делами он рода отцовского не посрамил! Ведь он словенского, Гостомыслова рода!
Мытник с некоторым удивлением выслушал ее горячую речь, а Милута усмехнулся, провел рукой по усам.
Дочь-то моя! усмехаясь, обратился он к мытнику, не зная, говорить ли. Дружба к давнему знакомцу победила, и купец продолжал:Дочь-то моя в Новгороде часа не упустилас самим княжичем дружбу свела! Кабы не поход да не наш отъездждал бы я от него сватов!
Да ну тебе, батюшка! смущенно и обиженно воскликнула Загляда, щеки ее зарозовели ярче. Всего-то раз поговорила И я не хотела вовсе, он сам подошел!
Что за княжич-то? удивленно спрашивал Прелеп, поглядывая то на девушку, то на Милуту.
Да старший, Вышеслав. Молодец хоть кудадевятнадцатый год идет. И собой хорош, и удалчем купцу не зять! смеялся Милута.
Раздосадованная Загляда бросила ложку на камень возле костра и убежала к ладьям, встала на плоский валун и полоскала ладони в воде, не оглядываясь.
Правда ли, что он на чудь походом идет? снова принялся расспрашивать Милуту мытник.
Хотел идти, да, знать, не судьба. Гонец к нему с Днепра прискакал, из самого Киева. Сказал, пока князь здесь, на Киевщину печенеги пришли и Белгород обложили, измором хотят брать. А от Белгорода до Киева всего ничего, едва двадцать верст!
Вот напасть! Мытник сочувственно покачал головой, а потом вздохнул с тайным облегчением. Этой-то напастипеченегов, о которых столько говорят киевские, черниговские, переяславльские торговые гости, словены не знают. Слава Велесу!
Да и нам напастей не занимать! К ним подошел старый Осеня, давний товарищ и спутник Милуты. Он уже был сед и ходил опираясь на клюку, но бросать дела и садиться дома возле печи не собирался. Да и скучно ему было домане ждали его возле очага ни жена, ни дети, ни внуки. Как тут у нас-то, про Ерика не слышно ли новых вестей?
А вы бодрических гостей слыхали? Вермунда Велиградского? Возле Гот-острова опять видали Ерика. Вермунд сам, как до Ладоги целый добрался, так не знал, какому богу скотину резать.
Неужто в прошлый год не награбился? Осеня гневно мотнул седой головой и стукнул концом клюки в прибрежный песок. Хоть бы князь тамошний взялся, унял его. А то какой же дурак через море поплывет, чтоб и без товара, и без головы остаться! Или ему от этого выгода?
Вон Спех плывет, подала голое Загляда, заметив на Волхове маленькую лодочку-долбленку, плывшую к корабельной стоянке от городища. Греб в ней рослый широкоплечий парень в серой рубахе, с ремешком на темно-русых волосах. За спиной его пристроилась, крепко вцепившись в борта долблейки, растрепанная девчонка лет двенадцати. Сам Спех, в белой рубахе с красным поясом похожий на петуха на заборе, сидел на носу и показывал вперед, словно без него не догадались бы, куда плыть. Порожский парень старательно налегал на веслах, его могучие плечи напрягались под серым холстом рубашки. Спокойный и ровный на вид, Волхов в нижнем течении был очень силен и мог далеко снести легкую лодочку.
А чего ты девку-то с собой в Новгород потащил? понизив голос, спросил мытник у Милуты и глазами показал на Загляду. Я вас, как туда-то плыли, не видал, а мне уж сын сказал, что и девку твою на ладье видел. Я сам не поверилдумал, привиделось парню.
Милута вздохнул, погладил густую рыжеватую бороду.
Да ведь я в начале весны жену схоронил, выговорил он наконец, и мытник снова закивал головой, выражая сочувствие. А боле-то у меня из родни никого нетуне хотел ее одну бросать. Взял вот до Новгородадорога невелика, а может, развеется. А то все плакала, плакала
Развеется, как же не развеяться, доброжелательно заверил мытник, снова поглядев на девушку.
Загляда уже сменила гнев на милость, вернулась к костру и сосредоточенно дула на деревянную ложку, зачерпнув каши из котла. От близости огня ее щеки ярко румянились, русая коса золотисто поблескивала. Она казалась спокойной и свежей, как и положено быть девице шестнадцати лет, купеческой дочери, не знающей ни в чем нужды.
Тем временем Спех со своими спутниками выбрался из долбленки на берег.
Нашел я кормщика! подходя, бодро закричал Спех еще издалека. Ты, батюшка, как в воду гляделкак раз из-за стола встали!
Эк он тебя батюшкой величает! Мытник усмехнулся и вопросительно подмигнул Милуте на Загляду.
Кот-Баюн ему батюшка! Милута в негодовании отмахнулся, но сам не сдержал усмешки. Его бы заставить языком грестиладья бы быстрее ветра побежала!
Спеха прозвали Спехом за неизменное везенье, провожавшее его от колыбели все семнадцать лет его жизни. «Коли упадет, так на мягкое! приговаривала его мать. Ему бы лени поменее, так ладно бы жизнь прожил. А ведь не мыслит, что удача-тоодно дело, а счастьеиное!» Но Спех не слушал попреков и верил в свою добрую судьбу. Мать Макошь сотворила его невысоким, но наделила широкой грудью, крепкой шеей и сильными руками. Черты его лица были нерезкими, мягкий нос с округлым кончиком покрывали золотистые веснушки, между нижней губой и округлым подбородком виднелась ямочка. Светло-рыжие, как жидкий мед, волосы рассыпались по лбу, а серо-желтоватые глаза его блестели живо и весело. Нравом он был подвижен, любопытен, незадумчиво-смел и легкомыслен, но на честность и преданность его можно было вполне положиться.
Плечистый парень-кормщик подошел к Милуте, а Спех направился прямо к Загляде.
Готова каша? деловито спросил он, вытаскивая из сапога деревянную ложку, завернутую в серую холстинку.
Не лезь, не готова еще! Загляда замахнулась на него своей ложкой, и Спех отпрянул от котла, в который уже было сунулся. Потерпишь!
Ловко уклонившись от встречи с деревянной ложкой, Спех принялся размашисто вытирать лицо рукавом.
Ух, чуть не весь город обегал, покуда кормщика сыскал! пожаловался он хозяйской дочери, преувеличенно тяжело дыша. Ух и уморилсячуть жив! Не веришь? обиженно спросил он, увидев улыбку на лице Загляды. Прочие Милутины спутники, сидевшие вокруг костра В ожидании каши, тоже заулыбались.
Девушка покачала головойона знала, что Спехвеликий искусник притворяться, но не могла сдержать улыбки в ожидании чего-то забавного.
А и городишко-то махонький! вдруг с легкостью сознался Спех и стал дышать обыкновенно. Всего-то три улочки, да и те У нас в Полоцке один гончарный конец и то больше!
А ты уже и по дому стосковался? с насмешкой спросила Загляда, прекрасно знавшая, что уж кто-кто, а Спех ничего важного дома не забыл.
Ой, стосковался! закрыв глаза, страдальчески затянул Спех. Вот как сплю, так и вижу: сижу я за кругом да горшок верчу, такой большой-большой, а братец глину месит. А батя еще волокушу волокет да ласково так: «Работайте лучше, суслики ленивые, кормить не буду!»
Загляда фыркнула, прикусила губу, но все же не выдержала и рассмеялась, представляя этот образ домашнего уюта, от которого Спех сбежал в дружину ее отца. Спех пристал к Милуте в его прошлогоднюю полоцкую поездку и до сих пор отчаянно смешил Загляду своим кривическим выговором. Гончар легко отпустил сынка, «потому как дома от него толку нет, только и знает, что языком трепать».