Процессия, достигнув Панафинейской улицы, обогнула Акрополь, влилась в театр Диониса. Театр не вмещал всех желающих восславить бога. Пьянеющая без вина паства заполняла проходы между скамьями, склоны за пределами амфитеатра. Воздух Афин, священного местечка Ленеи наполняло дыхание бога, заставляющего закипать кровь, и ограждающее подспудные порывы от запретительных порывов разума. Трепетное ожидание праздника, не сравнимого ни с каким иным, подготавливало людей к особому состоянию, а взаимное общение, пение, пляски Дионисовой свиты подогревало это состояние едва ли не до экзальтированности.
Следующий день был также посвящён хвалебным песнопениям, повествующих о браке Диониса с Ариадной, преклонением смертных перед божеством, освобождающим паству от мирских забот, ежедневной тягомотины, дарующим священную лозу и колдовской напиток.
В третий день в театре исполнялись комедии. Женщины, даже замужние, комедии не смотрели. Комические поэты в своих шутках бывали чрезмерно откровенны. Впрочем, любознательным девам и замужним дамам никто не возбранял читать папирусы в тиши гинекеев.
Последние три дня посвящались трагедиям и драмам. Анаксимандр с досадой за родной город, признал, что, действительно, в Афинах собирались лучшие поэты, актёры, хоревты. Да и исполнители литургий, стремившиеся блеснуть перед гражданами, и запечатлеть своё имя в памяти потомков. Установив бронзовый треножник на Акрополе, не жалели денег на обустройство представлений, содержание актёров и хоревтов. Но ущемлённое самолюбие не помешало насладиться игрой актёров. Первые дни празднества породили противоречивые чувства. Он не знал, хорошо ли было то, что происходило, или плохо. Когда Дионис дыханием своим вошёл в душу, он не чувствовал себя ничтожным, грешным смертным, приходящим в неописуемый восторг от общения со снизошедшим божеством. Он чувствовал себя свободным, как ветер, он сам был буйным ветром и мог мчаться, куда заблагорассудится. И ещё, в те дни он мог сесть за один стол с нищим, бродягой, разделить с ним трапезу, назвать своим братом, и умилялся этим чувствам. Вернётся в Милет, обязательно обсудит с Левкиппом.
Отплытие
Через седмицу после Великих Дионисий афиняне славили Зевсасправляли Пандии. С подготовкой к отплытию домой следовало поторопиться, на время праздников всякая торговля прекращалась. Расписные амфоры и оливковое масло закупил быстро, на второй день товар лежал в портовом складе. С галерой проблем тоже не возникло, навигация шла полным ходом, и шкиперы наперебой предлагали свои услуги. Серебро же на рынок не поступало. Жрец Гефеста, которому вручил барашка для жертвоприношения, свёл с приказчиком одного из Лаврионовых рудников, приобретавшим для нужд производства кирки и молоты. Приказчик сообщил, что партия серебряных поковок поступит на рынок через день, и, по протекции жреца пообещал продать поковки Анаксимандру. Желающие закупить серебро обретались на рынке в большом количестве, и из самих Афин, и особенно из Спарты и Коринфа.
Получая деньги у Хрисиппа, Анаксимандр приметил замурзанную мордашку гостиничного мальчишки-зазывалы, тут же затерявшегося в толпе. Его взгляд почувствовал и в Кантаре, при погрузке на галеру, но решил, что обознался. Какая надобность могла привести мальца в гавань и крутиться не у прибывшей, а у отправляющейся в плаванье галеры? С Хремилом Анаксимандр распрощался тепло, договорившись поддерживать связь. А вот с Диомедонтом более не встретился, лишь след обнаружил. Распродав ткани, земляк перекупил партию оливкового масла, лакедемонского оружия и ушёл в Понт Евксинский, рассчитывая получить барыш от поставок в Афины пшеницы. Последнюю ночь на Аттике провёл в портовой гостинице.
Нос пузатой галеры бурунил волны, ярко-красное светило поднималось над бирюзовой водой. Крикливые чайки провожали мореходов. Голову наполняли воспоминания. Анаксимандр ещё не расстался с Афинами. В Акрополе он побывал дваждыперед праздниками и после, когда ожидал прибытие каравана с Лаврионовых рудников. Главной целью, конечно же, был храм Афины. Храм в первоначальном облике, по понятным причинам не видел. Нынешний же вид поражал великолепием. Стройные мраморные колонны дорийского стиля, безусловно, украшали жилище богини. Именно благодаря им храм ещё издали представлялся богатым и, в сиянии солнца, лучезарным. Изображения борьбы богини с гигантами, фигуры львов и прочих зверей, по правде говоря, не поражали. В Милете имелись скульптуры не хуже. Но всё вместеколоннада, фронтоны, скульптуры, раскрашенные метопы создавали неизгладимое впечатление. Побывал Анаксимандр и в священном округе Зевса Полиея и Пандионе, спускался в пещеру со святилищем Аполлона Пифийского, даже заглянул в храм Артемиды Бравронии, построенный при Писистрате. Скульптуры кор с непостижимыми девичьими улыбками умилили просвещённого милетянина. Таких кор в родном городе не было. Постоял и у камня глашатая на старой агоре, с которого один из всемирных мудрецов Солон впервые говорил с народом Афин. Афинский Акропольсвятыня Эллады, здесь сооружены храм и святилища едва ли не половине олимпийцев. Молодцы афиняне, что убрали следы нашествия варваров-мидян, и отстроили храмы с небывалым великолепием. Лишь кое-где памятью о страшном лихолетье на крепостных стенах остались ожоги пожарищ.
За кормой остались Киклады, день провели на Делосе, половина пути галера благополучно преодолела. Сияло солнце, квадратный парус наполнял зефир. Анаксимандр и душой и телом стосковался по милой супруге, представлял детей, радующихся заморским подаркам, ребячьи рожицы, с еле сдерживаемой серьёзностью у старшего сына, и расплывающихся в счастливых улыбках у младших. Отчий дом приближался, нетерпение заставляло вглядываться вдаль, расхаживать по палубе.
Пираты
Галера словно плыла в эфире, небесный купол с редкими пёрышками облаков, бирюзовая гладь с ленивыми волнами соединились, образовав необъятный, наполненный счастьем мир. Сзади, правее курса судна появилось тёмное пятнышко, среди бирюзовой дали выглядевшее чем-то инородным и раздражающее взор, словно соринка в глазу. Пятнышко росло, приобретая геометрические очертания остроконечного судна. Шкипер, что не укрылось от глаз пассажиров, выказывал признаки беспокойства: то и дело подходил к корме, и тревожно вглядывался вдаль, велел гребцам взяться за вёсла, а затем увеличить темп гребли. Посматривая на медленно, но неуклонно приближающееся судно, сделал это ещё не раз. Отвечая на вопросительный взгляд Анаксимандра, процедил сквозь зубы:
Молись Гермесу, купец. Пираты!
У Анаксимандра ёкнуло и заныло сердце. Ноги сами привели на заднюю палубу. Шкипер держал совет с ближайшим помощником.
Если взять северней, да помогут нам боги, укроемся на Икарии. Будем идти на Патмос, непременно догонят, говорил кормчий.
Знаю. До Икария тоже не дотянуть, они обрежут нам путь. Хорошую позицию заняли, собаки, возразил шкипер, но всё же прислушался к совету и приказал сменить курс.
Уже все пассажиры почувствовали опасность и толпились у бортов. Сомнений не оставалось, злополучную галеру преследовала пиратская бирема. Узкое двухъярусное судно легко скользило по морской поверхности. Впереди, в дымке проступал спасительный остров. Вселяя надежду, спасение приближалось, но при взгляде назад надежда исчезала. Чёрная бирема неумолимо настигала жертву. Торговое судно не предназначалось для гонок, уже не только гребцы, но и келевст покрылся потом. Гребцы галеры не выдерживали темпа, слаженная работа вёсел нарушилась. Ход судна постепенно замедлялся. Когда пиратский корабль поравнялся с торговым судном, и морские грабители ухватили настигнутую жертву крючьями, на острове хорошо различались деревья, росшие на вершинах утёсов, но спасение стало недостижимым. Анаксимандр заскрипел зубами и замотал от бессилия склонённой головой. Сопротивление было бесполезным. Пираты с обнажёнными мечами валом валили на палубу. Пассажиров, грозя немедленной расправой, согнали к мачте, окружили тесным кольцом. Парус спустили, по приказу вожака пиратов матросы бросили якорь. Команду отделили от пассажиров, предводитель безошибочно определил шкипера и спустился с ним в трюм. Анаксимандр смотрел на белые пушинки облаков, беззаботно несущихся по голубому небу, посматривал на недостижимый теперь остров, прикидывал, смог бы добраться до него вплавь. Сознание отказывалось признать происходящее явью, столь поразителен был переход от безмятежности к полному драматизма исходу плаванья. Пираты занялись добычей, пленников запугали и, уверившись в их полной покорности, охраняли вполглаза. Пираты не успеют опомниться, как он окажется в воде. От одежды освободится, вот башмаки помешают. Анаксимандр прикидывал возможность бегства и словно пребывал в оцепенении, всё же до острова не менее полутора десятков стадий, и вода ещё довольно холодная. Решимость сдерживала надежда на благоразумие разбойников. Не станут же пираты убивать, это не в их правилах. Назначат выкуп, но неужели им мало добра, которое они отнимут у него?